Эриксон один стоял в рулевой рубке. Когда проскрипела дверь, он скосил глаз. Увидев входящего Ларсена, насупился. Еще когда маклер Бергстен предупредил Эриксона, что с ним в плавание отправится журналист, да еще с благотворительным грузом, он уже тогда заочно невзлюбил его. Эриксон не любил ни политику, ни политиков. Пустопорожнее занятие, а, скорее всего, даже вредное. В любом государстве постепенно все становится подогнанным, все четко работает, а от политиков (в их числе он считал и журналистов) все беды. Это они разлаживают четко работающий государственный механизм, и он начинает сбоить, ломается: начинаются митинги, забастовки, восстания, а то и войны. И еще он невзлюбил Ларсена и за то, что его ему навязали. Хотя и сказали, что именно этому политику, симпатизирующему «красным», он обязан фрахтом, иначе, кто знает, сколько бы еще он ждал подходящей работы. Да и то сказать: может, и не дождался бы. В эти годы, когда кругом гремит война, появились молодые люди, уверенные в себе, не в меру нахальные, на лету перехватывающие все лучшие фрахты, и ему, Эриксону, становится все труднее и труднее за ними угнаться. К таким он отнес и Ларсена. Его роль капитану была не вполне понятна, она его пугала, лишала чувства самостоятельности.
– Ветер свежеет, – войдя в рубку, сказал Ларсен. Ему было явно нехорошо от качки, но он крепился, пытаясь разговором отвлечься от тошноты.
– Ну, свежеет, – мрачно ответил Эриксон. – А вы, похоже, уже успели расстаться с вечерней селедкой?
Ларсен пропустил мимо ушей язвительную реплику.
– Как вы думаете, при такой погоде и скорости, суток за двое дойдем? – мягко, по-доброму спросил Ларсен. Не обращая внимания на недружественное настроение капитана, он попытался наладить с ним отношения.
– За двое суток?.. За двое суток мы и в мирное время не ходили. А что, уже надоело плыть?
– Да нет, ничего. Просто так, из любопытства спросил. Интересно все же, когда придем.
– Когда придем, тогда я вам скажу.
Постояли, помолчали, глядя на море.
– Фонари ночью погасите? – снова спросил Ларсен.
– Тоже из любопытства?
– Кругом война. Опасно все же.
– Кого пугает война, тот должен оставаться у домашней плиты, – ответил Эриксон. – Светло, тепло, как в маленьком раю.
– Я не знаю, что такое рай. Я родился в кузнице, – вдруг совсем немиролюбиво сказал Ларсен. – Когда горел огонь, там было светло и тепло от раскаленных углей. Нет, не тепло, а невыносимо жарко, и еще дымно. И гнилая селедка там тоже была. Поэтому я не знаю, что такое маленький рай, зато хорошо знаю, что такое маленький ад. Я к нему тогда почти привык.