Джеймса.
«Не важно».
Я просмотрел холсты. Ландшафты, которые я, вероятно, когда-то видел. Дубовый лес в вечернем свете. Луг на закате. Океан в оттенках сланца и камня. Где были все эти места? Какое значение они имели для него?
Не для него, для меня, поправил я себя. Какое значение они имели для меня?
Никакого. Абсолютно, черт подери, никакого.
Я с грохотом вернул холсты на место у стены и распахнул окно. Вечерний бриз, насыщенный океанской солью и дымом грилей с тротуара внизу, ворвался в комнату. Я втянул пряный воздух, и острая боль, словно мастихин, пронзила мне череп, как будто мой мозг был шариком акриловой краски. Я прижал ладонь ко лбу. Похмелье завтра будет страшным.
Из дальнего угла мастерской надо мной смеялись портреты женщины, похожей на Эйми. Я писал ее больше года, женщину, к которой тянулся в своих снах. Ее изображение менялось от портрета к портрету, пока не стало почти точной копией той женщины, которую я нашел плачущей у двери в мою мастерскую.
Это сводило с ума: видеть ее сидящей здесь, прикасаться к женщине, которая сбивала меня с толку в те ночи, когда она приходила ко мне. Всегда один и тот же сон – я тянулся к ней, целовал ее нежные губы, пока она не растворялась в воздухе, оставляя пустоту в руках и тоску в душе. Я чего-то хотел. Или это была другая часть меня, Джеймс, который тосковал по ней?
Эти сны пробуждали смесь основных эмоций. Радость, печаль, гнев и страх. Когда я внезапно просыпался, ловя ртом воздух, исчезало все, кроме страха. Страх еще долго цеплялся за меня после того, как я просыпался в поту, влажные простыни опутывали мои икры. Иногда мне требовалось несколько часов, чтобы снова заснуть. В другие ночи я не спал до первых лучей зари. Я зашнуровывал свои беговые кроссовки и выбегал на улицу, чтобы сжечь страх.
Но он никогда не уходил полностью. Теперь я знал. Честно говоря, я боялся с того самого дня, когда я пришел в себя в больнице. Я думал, что этот страх спровоцировала потеря памяти, но, возможно, что-то еще предупреждало меня о том, что все, рассказанное Имельдой и врачами о моем прошлом, придумано. Какая-то похороненная часть меня понимала, что это все ложь. Я сам был ложью.
Я потер лицо обеими руками, ненавидя этот кошмар. Я ненавидел образ Эйми, манивший меня. Она олицетворяла собой все, что я не мог вспомнить, и все, что я обязательно потеряю. Будь она проклята. Гореть ей в аду.