Тяжелый выдох, я не ела четыре дня. Так надо.
— Хорошо, шейте. Сделайте чтобы я могла есть.
И Глафира начинает зашивать мое лицо. Наживо, обычной иглой, которую она чем-то обработала и теперь втыкает в мою кожу.
Анестезии нет, обезболивающего тоже, и я просто вцепляюсь руками в небольшой кожаный ремень, который Глафира мне приносит. Чувствую, как игла прокалывает ткани, как тянется нитка, щелкают ножницы. Я все еще жива, Стас. Ты, наверное, празднуешь там, что удачно избавился от меня.
— А-ай! Хватит…
— Терпи. Привыкай к боли, девочка. Спутницей она твоей будет. Постоянной.
Когда все заканчивается, я уже даже пищать не могу. Ничего не могу, нет сил даже на слезы. Бровь, лоб и вся щека горят огнем, все стянуто нитками.
— Сколько швов получилось?
— Тридцать восемь. Зато сможешь есть теперь. Не плачь о красоте, дочка. Не это главное, пойми.
***
Камилла
— Стас, пожалуйста, вставай!
Две недели прошло с похорон, Стас дома ни разу не появлялся и я не выдерживаю. Нахожу мужа в квартире, когда у нас уже есть собственный дом.
Стас сидит на полу и смотрит на свой цветок. Засох он уже, практически умер. С трудом узнаю любимого. Он после похорон как будто почернел. Смотрит в одну точку. В руке опаска, а с другой кровь капает. Он что-то вырезал на запястье, какой-то знак… боже, нотный стан с нотами.
— Что ты делаешь, совсем с ума сошел?!
Хватаю тряпку и обматываю им его руку. Стас молчит. Напряжен до такой степени, что кажется, еще немного и взорвется.
— Поехали домой! Нельзя так убиваться, ты ни в чем не виноват!
— Я виноват. Я… я так виноват. Я не уберег ее.
Сказал это со стеклянными глазами, а я обхватила его лицо руками, всматриваясь в любимые черные глаза:
— Стас, приди в себя! Надо жить дальше, Артем нуждается в твоей помощи, я не могу все это тащить одна! Идем домой!
— Отъебись… Не трогай меня.
Гаркнул и отвернулся, а я сцепила кулаки, но все же вышла из квартиры. Стас пьян, в таком состоянии с ним нет смысла даже начинать беседу.
***
Кто-то снова мелькает перед глазами. Камилла. Что-то говорит, но я не разбираю ни слова. Кажется, я сорвался, пьяный просто до невменяемости, потому что стоит только мне протрезветь, меня накрывает с такой силой, как никогда до этого и никакие рыбки мне уже не помогают.
Я хочу ее. Увидеть, обнять, прижать к себе. Я все еще помню ее смех, озорные живые глаза, бесконечно кудрявые волосы, которые всегда пахли сиренью, нашей сиренью.