...Янтарная...
Снова этот шепот в голове. Или шелест?
Меня шатает, голова кружится. Приходится привалиться плечом к прохладной стене и переводить дыхание.
Кто ты, Янтарная? Вернее, кем ты была? Потому что в том, что Янтарной называли меня, я не сомневаюсь.
Снова пытаюсь вспомнить, но только сильнее начинает болеть голова. Прижимаю ладонь тыльной стороной ко лбу.
Нет, это определенно работает не так: только напрягаешься, как шепот, наоборот, исчезает, а перед глазами все плывет, зато стоит отвлечься, как голос в моей голове снова оживает.
...Никогда не поздно попытать удачу...
Ты в пролете...
А теперь не понимаю, голоса ли это или снова переписка. Шелест-шепот в голове. Но при этом тепло где-то под грудью — некоторые считают, что именно там обретается душа, — человек, который называл меня Янтарной в видении, много для меня значил. Друг, брат, муж?
Но память снова закрыта. Только если раньше она представлялась мне девственно чистым белым листом, то теперь — непроходимым болотом, окутанным серым туманом.
Наконец нахожу в себе силы оторваться от стены и продолжить путь. Не рухнуть бы...
Заворачиваю за угол и улавливаю какой-то странный звук — не то стон, не то писк. Прислушиваюсь: похоже на писк. Мыши? Сколько живу на Пандоре, не видела здесь животных. Из живности у нас какое-то время были только тараканы, но и те приехали с одной из поставок.
Уже собираюсь идти дальше, решив, что это все-таки мышь, как та вдруг громко сморкается — совершенно точно по-человечески. А затем вновь возвращается писк. Однако теперь я понимаю, что это не писк, а жалобный плач.
Мало ли на Птицеферме причин, чтобы плакать? Думаю, у каждого найдется с десяток. И лезть в них... Мы все здесь вынужденные пленники — не друзья. Поэтому разумнее было бы пройти мимо...
Но я уже оказалась не в том месте и не в то время и уйти не могу. Полагаю, коридор у люка уже и так затопило водой, хуже за несколько минут не станет. И я заворачиваю в прилегающий коридор, откуда доносится плач.
Этот коридор заканчивается тупиком. Раньше тут было окно, но его давно выбили, а затем залатали двумя кусками пластика, прибив их к раме крест-накрест. А подоконник остался. На этом подоконнике и сидит тот, кого я сперва приняла за мышь. Кто-то очень маленький, сжавшийся в комок, обнявший тощие колени руками и спрятавший в них лицо.