Тем не менее в помещении чувствуется напряжение. Стопка посуды убывает, а Олуша не собирается ни уходить, ни говорить, зачем пришла.
Ладно, ее дело.
Заканчиваю с посудой, вытираю руки жестким полотенцем. Спину ломит — сегодня я слишком много времени провела в вертикальном положении. Но я уже встала и показалась на глаза — больше поблажек мне не будет. А завтра ждет огород — пора вливаться в привычный ритм.
Так как Олуша по-прежнему молчит, развешиваю полотенце на веревке, протянутой над печью, самодельная труба которой уходит в вырезанный в крыше проем, отряхиваю ладонь о ладонь и поворачиваюсь, чтобы уйти. Хочется Олуше посидеть — пусть сидит. А мне, с моей спиной, пожалуй, лучше прилечь.
Но выйти не успеваю.
— Я тут от Момота прячусь, — догоняет меня тихий голос девушки.
Останавливаюсь.
— Думаешь, здесь он тебя не найдет?
— Он знает, что я на кухне. Я сказала ему, что Сова велела помочь тебе.
У нее обе руки синие. И скула, кажется, припухшая. Черт.
Не могу, не могу не замечать и делать вид, что все так, как и должно быть. Так — быть не должно.
Наверное, я меняюсь в лице, потому что Олуша вдруг спрыгивает с табурета и бросается мне в ноги, обнимает колени. Я ошарашенно отступаю, беру девушку за плечи и пытаюсь поднять, но та вцепляется крепче и отчаянно мотает головой.
— Гагара, Гагара, пожалуйста, — шепчет, задыхаясь, — ты такая смелая. Ты даже Филину перечишь. Спаси меня, убей Момота. Я боюсь, что Кулик сам решится. А если Глава узнает, то он его повесит. А ты... А тебя все равно... Тебе уже все равно. Филин тебя не любит, он найдет повод... А так ты мне поможешь. Очень поможешь... — Все это быстро, почти скороговоркой.
Каменею. Стою и не двигаюсь, позволяя ей омывать слезами мои колени.
То, что я сказала вчера в бреду... Да, у меня зубы сводит от того, как устроена жизнь на Птицеферме и из-за невозможности ничего изменить. Если бы Олуша решилась, я бы прикрыла ее, сделала то, что отказалась сделать она для меня (хотя в ее случае это не было бы ложью). Я солгала бы и обеспечила ей алиби, рискнула бы. Но сделать все моими руками, чтобы потом...
— А потом ты пойдешь к Филину и сдашь меня, — произношу холодно. Это даже не вопрос, теперь я точно знаю, что так и будет: сдаст не задумываясь, чтобы обезопасить себя.
— Не сдам, не сдам, — плачет Олуша. — Только если он спросит, я не смогу соврать. Но только если спросит...