А ведь реально могла погибнуть!
Понимаю, что по паспорту уже не девочка, пенсионное
удостоверение не первый год в сумочке валяется, а все-таки не
хочется в деревянный ящик. У меня еще студенты не долюблены! И
статья в журнал не дописана! В конце концов, я в санатории сто лет
не была! Последний раз – с мужем, когда он еще жив был. Сколько ж
лет прошло…
Странно.
Судя по воспоминаниям, я должна быть в больнице. Вряд ли
отделалась ушибами, это слишком невероятно, чтобы оказаться
правдой. Но больница эта какая-то странная.
Во-первых, в палате довольно-таки темно – сквозь веки
пробивался
какой-то смутный огонек, но точно не лампа. С телефоном кто-то
под одеялом сидит, что ли?
Во-вторых, слишком тихо. Никто не храпит, не сопит, не бегает по
коридору. Даже не крадется, шаркая тапками, в нелепой надежде
покурить после отбоя в туалете и не попасться недовольной постовой
медсестре.
А в-третьих, запах. Я осторожно втянула носом воздух – головная
боль усиливалась на каждую малейшую попытку стать чуть живее трупа.
Больница так пахнуть априори не могла. Я могла «разложить»
больничный запах на отдельные составляющие лучше любого парфюмера.
Хлорка с примесью лекарств и немного – немытых тел, а также с
особенной нотой болезни. Причем каждая болезнь пахла совершенно
по-своему. Огромный по любым меркам медицинский стаж, причем не
где-нибудь, а в самых «горячих» отделениях больниц, привил мне
стойкое нежелание оказаться когда-нибудь на месте своих пациентов.
Нет, свою работу я всегда делала на совесть. Но сам факт
беспомощного состояния и жалости в глазах коллег… уложить в
больницу меня можно было только в бессознательном состоянии или на
пороге смерти.
Сейчас, судя по всему, совпало оба варианта.
Вот только…
Я четко ощущала запах трав – каких, определить не смогла, но
аромат не был приторным и не раздражал. Скорее – наоборот. Еще
пахло деревом – как в бане, от нагретых лиственничных досок, из
которых заботливый мастер сколотил полки. Еще был запах печки – с
легким ароматом дыма и березовых дров. Так пахло дома у бабушки, в
моем далеком детстве, когда Софью Ивановну кликали Софийкой и
угощали горячими пирожками из той самой печки, с холодным молоком,
которым щедро делилась корова Зойка…
На глаза навернулись слезы, но тут же исчезли. Плакать я отучила
себя слишком давно, и уж точно не собиралась начинать.
Сентиментальность – это слабость, а портить себе репутацию я не
собиралась.