Своим страшным, убийственным для нее самой «взглядом Сивиллы», который порою выжигал до дна, как ствол дерева, все струны Души, самые нежные и тонкие, Марина видела суть своего любимого едва ли не яснее других… И мучительно продолжала оставаться рядом. Согласитесь, была причина «земле уйти из под ног, душе рухнуть вниз». Более, чем была..
И еще, не потому ли падало все в этом чувстве, как с обрыва, что Марина слишком мучительно и горестно думала тотчас же, паралелльно, и о том, будет ли в этом самом – предполагаемом, новом, возможном, «выпрошенном» Родзевичем, и таком – непрочном, никак ни защищенном мужскою силою Духа доме, «доме на песке», – место для ее любимой дочери? Расстаться с нею она не мыслила. Но Родзевич к Але был совершенно равнодушен, более того – чуждался ее, даже и с некоторою долей недоумения: что нужно от него этой большой девочке с косою до талии и ясными глазами, смотрящими словно вглубь души?! Ему было неприятно от взгляда Али при их редких встречах. Он всячески избегал их. Марина не могла не заметить этого. И сама сделала выбор. Тяжелый и горький для себя. Навсегда. Это произошло 12 декабря 1923 года, в среду.. В дневнике Марины после этой даты стоят слова: " …конец моей жизни. Хочу умереть в Праге, чтобы меня сожгли».
«Чувств обезумевшая жимолость,
Уст обеспамятевший зов…..
Так я с груди твоей низринулась
В бушующее море строф….
(М. Цветаева. «Тезей». )
Расставшись с К. Родзевичам она пришла к вершинам своего творчества: драме «Тезей» и двум поэмам..«Конца» и «Горы» Вот и все, что осталось от Любви… «Все – осталось», – как всегда любила говорить она сама, выделяя в чем – либо главное..
Изложенное сейчас на этих страницах – всего лишь догадка, не более, кто то может строго назвать ее «авторским домыслом, нелепым и слабым». Пусть так. Не спорю.
Но в итоге все сложилось так, как сложилось. Марина навсегда осталась рядом с близкими ее и самым отрадным воспоминанием Али долгие годы были картины тихого осеннего или зимнего вечера, когда она, вместе с матерью, сидела у стола за шитьем в уютной маленькой комнатке с зелеными шторами и слушала чтение отцом вслух романов Диккенса, Толстого, прозы Пушкина. Это было для Алечки тихим праздником души: видеть родителей вместе, слушать их разговоры, пить с ними чай, раскрашивать картинки в альбоме, повторять с отцом немецкий урок, а с Мариной – французские глаголы, вслух учить смешно – непонятные чешские слова. Алю, кстати, вскоре забрали из гимназии, не было денег платить за обучение, а отцу еще нужно было закончить курс и продолжить занятия при кафедре для филологической диссертации. Выбрали из двух зол меньшее. Девочка особо не страдала, с Мариной ей было гораздо интереснее, она знала слишком многое, больше, чем в гимназии, и к тому же пришлось переехать из Праги в пригород – деревню Вшеноры, где родители нашли более дешевое жилье. Окна старого домика из трех комнат и террасы выходили прямо в лес. Але там нравилось: был изумительный воздух, пение птиц по утрам, журчание ручьев, долгие прогулки с Мариной по горным тропкам. Марина много писала в то время. Читала Але завораживающие строчки из «Поэмы Горы» и трагедии «Тезей». И горько подводила итог своей жизни.