Марина Цветаева. Нетленный дух. Корсиканский жасмин. Легенды. Факты. Документы - страница 8
А Марина. Марина вообще была центром детской Вселенной Али. Наказывала она ее редко. Разве что – за разорванную нечаянно книгу, да за мокрые штаны на прогулке. Но и не баловала. Самым приятным «баловством» для большеглазой, неуклюжей немного девочки – Аля начала ходить очень рано, но весьма неуверенно, широко расставляя ножки и отчаянно боясь высокой домашней лестницы, – было приглашение» погостить» у Марины в комнате, где на столе было столько замечательных и таинственных вещей: перья и карандаши, пюпитр для писем в форме ладоней, замысловатая статуэтка девы Марии, с дверцами, полая внутри, чернильница с портретом красивого молодого человека с золотыми шишечками – погонами на плечах. Марина называла его ласково и странно: «Тучков – четвертый» – будто знала его давным – давно и он был ее близким другом..
Аля любила гладить лаковый» нежный лик» чернильницы своими тонкими пальчиками. И еще много – много чего было на столе у «мамы – Мариночки», но трогать это руками запрещалось категорически! Разве что, иногда, затаив дыхание, осторожно, с верхнего края листа, рассматривала крохотная Аля толстые тетради – альбомы с портретами Сары Бернар и Марии Башкирцевой, тетради, где непонятными закорючками – птичками на белоснежных листах – страницах чернели слова. Марина говорила:" это – стихи».
Впрочем, читать Аля научилась рано, лет с трех, сразу – словами, осмысливая их про себя, с помощью той же требовательно – нежной «Ма – ми». Сказки и волшебные истории они часто читали вместе. Это тоже было наградой за хорошее поведение, в"китайскую туфельку» которого, Аля если честно, не очень любила влезать, по ее собственному, позднему, признанию! Она писала позже, почти перед концом своего пути, со щемящим чувством потерянного и вновь обретенного в чреде воспоминаний, далекого детства:
Одна из гостиных в доме Марины и Сергея в доме в Трехпрудном переулке.
«Как запомнился быстрый материнский наклон мне навстречу, ее лицо возле моего, запах „Корсиканского жасмина“, шелковый шорох платья и то, как сама она, по неутраченной еще детской привычке, ладно и быстро устраивалась со мной на полу – реже в кресле или на диване, – поджав или скрестив длинные ноги! И наши разговоры, и ее чтение вслух – сказок, баллад Лермонтова, Жуковского… Я быстро вытверживала их наизусть и, кажется, понимала; правда, лет до шести, произнося: „не гнутся высокие мачты, на них флюгеране шумят“, думала, что „флюгеране“ – это такой неспокойный народец, снующий среди парусов и преданный императору; таинственной прелести балладе это не убавляло». (Ариадна Эфрон. «Страницы воспоминаний. Из самого раннего». )