Интересно, а что на самом деле Мария думала о роли Ава в этой их странной игре? Во что она в действительности верила? В то, что мальчишка непонятно зачем врет ей и Михаэлю? Или что он скрывает какую-то непонятную правду, которую ей незачем или почему-то неполезно знать? Уж больно противоречивыми были ее высказывания на этот счет. Вчера ей было удобно думать одно, а сегодня она с удовольствием принимает обратное. И все с чистой совестью! Способна ли она вообще распознавать и любить правду или уже изовралась, погрязнув в своих преступных желаниях, до такой степени, что ей стало все едино? – Сложный вопрос. Вруньей, вообще-то говоря, она быть не хотела. – Ничего себе ответ! – Да, вот такой. Мария действительно страдала, когда ей приходилось говорить неправду. И ее мучения умножились, когда Иосиф начал делать из своих учеников волшебников (он употребил другое слово – мистиков, но Марии оно не понравилось и она его сразу забыла). Он потребовал от них, казалось бы, простой и понятной вещи: представить, что они прозрачны. Нет, он даже не так сказал: не прозрачны, а видимы. Кому видимы – он уточнять не стал. Просто видимы и все. Ну, а раз видимы, то, стало быть, и прозрачны. Это было одно из множества простеньких упражнений, которые он для них все время придумывал. – “Простеньких”!…
Михаэлю сделаться прозрачным удалось без особых проблем. Ему вообще ко многому удавалось придти быстрее других, даже быстрее Ава, отчасти потому, что он по возможности избегал лишних усложнений. И, наверное, еще потому, что был, как говорил про него Иосиф, цельной личностью.
А у Марии в ту пору как раз случились первые месячные. Странное совпадение. Еще и мать зачастила. Стала приходить к ней уже чуть ли не каждый день. И, конечно, помешала дочери почувствовать Бога. Почему и началось вранье. По этому поводу было пролито немало слез. И сказано много ненужных слов. Неправильных. Несправедливых. В том числе и в адрес Михаэля. Непонятно, с какой стати. В общем, с этим упражнением Мария не справилась. Точнее справилась, но не сразу. А когда справилась, сделалась совсем несчастной.
Ав же, выслушав новое задание, куда-то исчез. Аж на две недели! Не в первый, впрочем, раз. Почему его и не искали. Как-то уже привыкли все к тому, что змеи и ядовитые пауки его не кусают. И что он может провести в пустыне несколько дней не то, что без еды, но даже и без воды. Вернулся он весь оборванный и голодный. Поел хлеба, молча взял пальмовый веник и пошел подметать синагогу. На вопрос – где был? – сказал, что спал, а теперь, слава Богу, проснулся. Иосиф забеспокоился, но мальчишка успокоил его, сказав, что теперь с ним как раз все в порядке и что он, наконец, нашел своего отца. Сказал, что они друг друга увидели. Выглядел он при этом до ужаса спокойным. Чуть ли даже не счастливым. Мигрени, правда, после этого не прекратились. Но и явных психических нарушений Иосиф не отметил. А странным?… – Так ведь он всегда таким был.