Вот уже – аккуратно, навесом, не рискуя соревноваться в меткости с занявшими удобную позицию местными – полетели первые смолящие воздух стрелы. Сейчас будет жарко…
Ксанд изначально закладывался на то, что спасение пленных может оказаться делом провальным, теперь бы самому проскользнуть в тыл к противнику, вот только дым от горящих крыш разойдётся… Что это?
Забыв о боли в колене, бард проскользнул наверх. Снаружи заволновались, раздались резкие команды, перестали лететь огненные стрелы. Что-то тут не так. Резкий клич боевого рожка раздался уже совсем рядом – на окраинах городка. Дружина, местная дружина!
Ксанд поймал себя на том, что он, свесившись по пояс из окна, что-то кричит, размахивает мечом… острая боль в подреберье заставила его (слишком поздно!) осознать свою ошибку. Внутреннее зрение тотчас погасло, вернув миру его обычные серые краски. Потом его покинуло и сознание.
Иногда ей становилось хуже, она металась в постели, её дыхание срывалось на бессильный хрип, лоб покрывался липкой испариной, ладони вцеплялись друг в друга, кожа приобретала жуткий зеленоватый оттенок.
Борьба с недугом изводила её, отнимала последние силы, а он даже не мог помочь. В такие двушки единственной обязанностью было следить за ней из другого угла пещеры, следить насколько пристально, насколько ему позволяли природные способности.
Время от времени нужно было подняться, пройти в глубину пещеры, где журчала чистая ключевая вода, набрать в большой кувшин с высоким горлышком, потом – осторожно, как бы не навредить – обтереть ей лицо влажным полотенцем, смочить губы, чтобы несколько капель целебной влаги сумели проскользнуть к горящему языку. Приступ жестокого кашля, который за этим следовал, было невозможно слушать. Казалось, девушку выворачивает наизнанку, так стремился её организм избавиться от бремени. Помочь ей в этой борьбе было невозможно, он прекрасно это знал, но ничего не мог с собой поделать, быть в её мучениях сторонним безразличным наблюдателем он не был способен.
Его черёд начинался гораздо позже, когда, раз от раза, приступы ослаблялись, судороги больше не изменяли до неузнаваемости её лицо, а ладони покойно располагались на груди. Именно тогда начинали оттаивать скрученные в агонии нервные окончания, оживали мышцы, бурая нездоровая кровь толчками начинала пробиваться через сеть сосудов. Она оживала и, тем самым, открывала своё сознание пьянящей волне боли.