Но так было, понятно, не везде. Во-первых, Берлин – это не провинция. Во-вторых, я контактировала лишь с определенной частью общества. А в-третьих, я поняла: тот же немецкий обыватель, что смертельно ненавидел богатого еврея из переднего дома, возможно когда-то обманувшего его при продаже земельного участка, и всей душой желал, чтобы этот человек сгинул, ведь тогда он заберет ковер из его гостиной, – тот же немецкий обыватель не имел совершенно ничего против голодающих молодых девушек, которые, как и он сам, прилежно трудились.
Нам, подневольным работницам, местом встреч тоже служила уборная. Ведь это помещение, отведенное для евреек, мужчинам-арийцам посещать воспрещалось. Часто там устраивали маленькие спектакли: одна женщина, которая вообще-то хотела стать опереточной певицей, исполняла перед нами комические танцы, а мы пели какой-нибудь модный шлягер и хлопали в ладоши. А Эльза Готтшальк, одна из немногих с высшим образованием, читала лекции по испанской литературе, в общем-то специально для меня.
В цеху она держалась особняком, поскольку единственная из принципа обращалась ко всем на “вы”. “Нельзя опускаться до уровня наших врагов, – говорила она, – мы же на самом деле не заводские работницы”. За эту сухость ее считали смешной, и я тоже над ней посмеивалась. Но в глубине души признавала правоту этой сорокадвухлетней женщины из бригады великанш и хотела завязать с нею контакт.
Она быстро ответила на мои попытки пылкой дружбой. Часто обнимала меня за плечи и приказывала: “Вы завтракаете у меня!” Кое с кем из товарок она мне общаться не советовала: “Это не для вас!”
К сожалению, она была еще и безумно ревнива. Например, на дух не терпела Эдит Рёдельсхаймер, поскольку заметила, что я уважаю эту женщину и восхищаюсь ею. У Рёдельсхаймер был крохотный носишко и длинная верхняя губа. Когда она говорила, так и бросались в глаза огромные зубы. Кожа сплошь поросла густым светлым пушком, а вдобавок она носила весьма внушительные темные роговые очки, из-за близорукости. “Предупреждаю вас, Ялович. Эта Рёдельсхаймер – ведьма! – говорила моя новая подруга. – Свидетельством тому ее крохотный нос”.
Эльза Готтшальк была арийкой иудаистского вероисповедания. По большой любви ее отец очень недолго состоял в браке с еврейкой, которая рано умерла. Собравшись жениться вторично, он потребовал от будущей супруги, чтобы она приняла иудаизм. В этом браке родились несколько дочерей, все они воспитывались в иудейской вере, но затем их пути разошлись: одна вышла за еврея и уехала в Америку; вторая, замужем за важным офицером, отвернулась от иудаизма. Эльза Готтшальк осталась незамужней. До 1933 года она собиралась выйти из иудаистской общины, поскольку стала атеисткой. Но когда к власти пришли нацисты, решительно заявила о своей приверженности к иудаизму и из солидарности опять начала регулярно ходить в синагогу.