– Да, Симон Маленгр. Вот он.
Старуха вытащила из кармана небольшой ларчик, который человек открыл с опаской.
В ларчике этом содержалось нечто странное – восковая фигурка, украшенная диадемой и облаченная в королевскую мантию; в сердце ее была воткнута игла.
Оглядевшись по сторонам, Жийона прошептала глухим голосом:
– Скажешь своему господину, благородному графу Карлу де Валуа, что эта фигурка, изготовленная колдуньей Миртиль, несет в себе порчу и способна убить короля. У Миртиль есть и другая такая же; она хранится в ее спальне. Ступай же, Симон Маленгр, и в точности повтори эти слова графу де Валуа!
Симон Маленгр спрятал ларчик под плащом и, прижимаясь к ограде, зашагал прочь, в то время как Жийона, со зловещей улыбкой на тонких губах, вернулась в Ла-Куртий-о-Роз и прошла в комнату, где Миртиль молилась перед образом Богородицы за своего жениха…
Эти колокола, эти фанфары, этот шум, разносившиеся могучей волной по Парижу, были звуками огромной народной радости, приветствовавшей нового короля Франции.
Людовик – десятый по счету король с этим именем – представал перед парижанами впервые.
Выезд триумфального кортежа из Лувра сопровождался блеском доспехов, гарцеванием лошадей, покрытых роскошными попонами, громкими аплодисментами собравшейся у дворца толпы.
На углу улицы Сен-Дени было и вовсе не протолкнуться: проезд сопровождавших Людовика высших должностных лиц королевства народ встречал одобрительными возгласами.
Трое молодых людей, находившихся немного в стороне от толпы, хранили молчание; стараясь держаться поближе друг к другу, одного за другим, провожали они внимательными взглядами сановников, коим адресовались народные здравицы.
– Вот он! – глухо молвил один из них, указывая на всадника, державшегося слева от короля. – Видишь, Готье? А ты, Филипп? Эй, Филипп д’Онэ, ты смотришь? Вот человек, который убил твою мать, – Ангерран де Мариньи!
– Да, – еще более тихо отвечал Филипп д’Онэ. – Да, это он!.. Но не сойти мне с этого места, если я сейчас не совершаю кощунство… Ох, Буридан, прости, но отнюдь не на Мариньи обращен мой безрассудный взор!..
– Да ты побледнел, Филипп! Ты весь дрожишь!
– Да, дрожу, Буридан, и сердце вот-вот вырвется из груди, так как здесь… она… Она!
Возгласы толпы сделались еще более страстными, почти идолопоклонническими: в карете или, скорее, открытой повозке, в которую была впряжена четверка белых лошадей, покрытых белоснежными попонами, появились улыбающиеся, раскрасневшиеся от удовольствия, в пышных платьях из шелка и бархата королева и две ее сестры – Жанна, супруга графа де Пуатье, и Бланка, жена графа де Ла Марша.