Шестидесятые. Появились шариковые ручки. В школе пользоваться ими не позволяли – считалось, что шариковой ручкой можно испортить почерк. Тогда придавали значение почерку. В холщовых портфелях носили чернильницы-непроливашки и перышки – для вставных ручек… Соня, как, впрочем, и Дэзи, так и не научилась нормально писать рукой, это уже другое поколение – «клавишники».
Появился нейлон, неземных расцветок плавки, носки. «Черный кот» и Тамара Миансарова. Брюки, расклешенные от колена. Пирожки на улице. Автоматы газводы. Высоцкий и «Тау-Киты». «Один день Ивана Денисыча» и «педерасы» в Манеже. Хемингуэй, Ремарк, Сэлинджер. Этими было сказано все. Больше ничего не надо было читать. Как серьезен был Хэм, человек без улыбки, не умеющий посмеяться над собой… Смейтесь! Или придется стреляться из ружья!..
Гагарин. Эйфория. Огромный колокол репродуктора, висящий на столбе в центре села, трагическим тоном Левитан медленно, с расстановкой, с издевательской паузой испустил величавый речитатив: «Говорит Москва!.. Работают все радиостанции Советского Союза… Передаем важное правительственное сообщение…» И замолчал, словно давая возможность подготовиться к самому худшему. «Война!» – ахнула соседская старуха и сползла с завалинки. На самом деле это была не война. Это была победа. Мы победили. Утерли нос чертовым американцам…
Однажды, это было после смерти тестя, задолго до смерти тещи, в семьдесят девятом, он бродил по кладбищу на Управленческом. Надгробия над могилами совсем еще молодых мужчин выстроились в странный ряд, будто это была солдатская шеренга: в датах смерти было различие – несколько дней. Теща сказала ему, что смерть настигла этих мужчин во время великого штурма – они делали потрясающее изделие… А вот ряд – могилы с другой датой. Это другое потрясающее изделие… Войны не было. Но были герои. Отдававшие свою жизнь за изделия.
Ее звали Маргарита. Девять букв. Кто был ее мастером, он не знал. Подолгу он не мог заснуть в старом сталинском доме на окраине Самары, в Управленческом. От завода доносился гул – на стендах испытывали «изделия». Пахло керосином…
Хоронили великую старуху. Он с дочерью передвигался в самом конце короткого кортежа и говорил о том, что ему безразлично, как его похоронят. Не имеют значения ритуальность и место, где он будет похоронен. Марина сказала: «Это сейчас ты так говоришь. Ты еще молодой…» Да, она угадала, он ощущал себя молодым, меньше двух лет осталось до шестидесяти. До начала еще одной жизни. Она не будет коротка, надеялся он, многое еще успеет. Написать новые книги, в том числе о великой старухе. Дочь что-то говорила о маме, о том, что зря не заказали священника и отпевание, хотя на могилу поставят крест и, вообще, бабка ощущала себя православной, хотя и не всю жизнь, а вот в эти последние годы. И это естественно, подумал он, и снова сказал: «Мне все равно…»