Однако,
что-то я увлёкся. Юлий Цезарь, тоже мне, понимаешь. Пишу бумагу про
Баранова, а думаю про то, как отказной по псевдо-грабежу буду
делать. И что тут у нас в таком случае получилось? Прочитал
вслух:
— В ответ
на ваше отдельное поручение от шестого мая сего года, сообщаю, что
мною были предприняты меры к установлению свидетелей и очевидцев
факта хулиганских действий в отношении гражданина Баранова И.П., а
также опрошены граждане, имеющие обыкновение выгуливать собак и
кошек в период с шести утра и до восьми утра по московскому
времени. Принятыми мерами установить свидетелей не представилось
возможным.
— Надо было
добавить, что инспектором уголовного розыска также допрошены все
собаки и кошки, встреченные в зеленом массиве, — предложил Титан,
искоса посматривая на явившегося представителя следствия. И не
просто на представителя, а на начальство. А появившееся в кабинете
начальство – пусть даже чужое – никто не любит, потому что от
начальников сплошные беды для простого работяги.
После
недавних пертурбаций Боря стал начальником следственного отделения
Индустриального отдела милиции. Ну так кого же еще ставить? Правда,
Рябинину еще и тридцати нет, но возраст — это дело наживное. Зато
он и человек умный, и уважением пользуется не только у самих
следователей, но и у начальства, а самое главное – у прокуратуры, с
которой, как известно, милиции, а особенно следствию, нужно жить
мирно.
Капитан на
майорской должности пока еще зазнаться не успел (впрочем, из
прошлой жизни помню, что он и став подполковником не зазнавался),
но дело свое знал и командовать умел.
Боря,
сделав вид, что не услышал комментария Титанова, поручкался с нами,
плюхнулся на стул для посетителей и ехидненько
поинтересовался:
— Леша, а
ты чего здесь сидишь?
А уж
глазки-то какие ехидные! И чего это он?
— А где я
должен сидеть? — хмыкнул я. Посмотрев на часы, висевшие на стене,
под портретом товарища Дзержинского (часы мы с Титаном вскладчину
купили, а портрет моему напарнику подарил какой-то художник,
которого Титанище спас от тюрьмы) деловито заметил: — В тюрьму мне
ещё пока рано, а до обеденного перерыва – целых десять минут.
Посему тружусь в поте лица своего.
Глазки
Бориса Михайловича стали еще более ехидными.
— Давай,
собирайся на выход, — кивнул Рябинин на дверь.