Я не стал
ничего отвечать. Брякнешь, а потом за слова придется отвечать. Надо
подумать. В той жизни Рябинин меня тоже звал в следствие, я даже
обещал подумать, но переходить не стал. А в этой... Кто знает, как
оно здесь все сложится.
В тот день,
вернувшись с обеда, обнаружил зажатый в дверях клочок бумаги.
Извлёк, развернул. Обращение начиналось так: «Алекс!» Всё понятно —
это следователь Погодин из соседнего кабинета, на подпись можно не
смотреть. С некоторых пор, точнее, как я стал немного следователем,
он решил обращаться ко мне таким образом. Ладно, я не против, если
ему нравится, хотя я всю жизнь считал, что Алекс — это
Александр.
Далее в
записке было следующее: «К 15-00 ко мне придёт такой козлобородый
дедок по фамилии Кошкин, дальний родственник потерпевшей по делу
КУП* № 1260. Допроси его, плиз, свидетелем. Он сам всё знает и всё
расскажет. Тебе только записать. А у меня срочное дело на выезде. С
меня причитается».
Ага,
причитается с него. Не родился ещё тот человек, который получил бы
с Погодина причитающееся. В конторе даже поговорка имеется: с
Погодина получишь. Смысл, я думаю, понятен. Но делать нечего, надо
выручить мужика. У меня были совершенно другие планы на ближайшее
время, но вместо этого я пошёл в дежурку и посмотрел, что это за
событие такое за номером двенадцать-шестьдесят. Оказалось — кража
каких-то вещей. Подробней интересоваться не хотелось.
В
назначенное время выглянул в коридор — у соседнего кабинета на
стуле уже смирно сидел благообразный старичок, и назвать его
козлобородым у меня не повернулся бы язык, хотя это очень
соответствовало действительности. Очень уж старичок был похож на
Калинина, того самого нашего всесоюзного старосту, а начальство,
как известно, обзывать нельзя — себе дороже. Я-то, правда, в
поздние времена про него всякого начитался, но для советского
гражданина он всё ещё пребывал в когорте Кремлёвских
небожителей.
С
гражданином Кошкиным — Калининым мы прекрасно побеседовали,
протокол уже был подписан, но словоохотливый старичок никак не мог
закруглиться. А тут меня ещё чёрт дёрнул сказать: «подумаешь,
сокровище», имея в виду похищенный хрусталь и какое-то старое
барахло, имеющее ценность, скорей всего, только для самой
потерпевшей.
—
Сокровище, говорите? — встрепенулся старичок. — А зря вы так
уничижительно. Может и барахло, как вы изволили заметить, иметь
историческую и культурную ценность. Или вы полагаете, что в
советское время уже нет места для кладов и сокровищ? Так я с вами
не соглашусь.