Я
сперва не поняла, что за зять. Потом сообразила, что это же он
Тамариного мужа, Владимира, имеет в виду.
–
Кстати, – решила не затягивать с неприятным разговором я, – с тобой
уже Тамара разговаривала?
–
Ты про дом, что ли? – спросил отец, пыхтя трубкой.
–
Да.
–
Так я уже разрешил Томке дом продавать. Ей надо.
–
А ты тогда где жить будешь? – расстроилась я.
–
Да как-нибудь оно будет, – он посмотрел на меня детскими чистыми
глазами, и я аж задохнулась от щемящей грусти.
Да
что за поколение такие! Они привыкли жить, выкладываясь по
максимуму, пахать по-стахановски, поднимать страну! Они знают и
верят, что государство их не обманет. Что за хорошую работу их
похвалят. За результат отметят, дадут грамоту и приз. О них напишут
в районной передовице. А о вывертах капитализма они представления
не имеют. Тем более, если капитализм такой как сейчас, дикий. Когда
в лицо тебе одно, а за спиной совсем другое. Как много таких
наивных стариков и старух отправились в никуда после того, как СССР
рухнул и бравые ребята, такие как Тамара и Владимир, принялись
извлекать выгоду, в поисках легких денег.
Эх, время...
–
Отец, пожалуйста, не соглашайся! – сказала я. – Ни к чему хорошему
это не приведёт. Они вляпались в какую-то аферу.
–
Это же моя дочь и я должен ей помочь.
Я
слушала и не знала, что сказать. Посмотрела на любашиного
отца-старика, на дом, добротный и крепкий, такой годами ещё стоять
будет, десятилетиями, на сад, на лес вдалеке, за селом, и тут меня
словно осенило. Слова, нужные и правильные, сами пришли на
ум.
–
Отец! – сказала я, – ты не можешь продать этот дом! Это же память о
матери. Ты же её память предаешь. Нет, ты с нею прожил в этом доме
всю жизнь…
–
Его еще мой отец строил! – гордо сказал Василий.
–
Вот видишь! – горячо воскликнула я, – память поколений! Труд твоего
отца, моего деда, труд мамы! И как? Как жить и знать, что здесь
ходят чужие люди? Вот возьмут и срежут вон ту берёзу. А её, я
уверена, еще мой дед посадил.
–
Нет, это мой дядька Митя посадил, когда на войну уходил, – пыхнул
трубкой Василий. – Говорил тогда, мол, если берёза примется, я
вернусь невредимым.
–
И как?
–
Вернулся, как и обещал, – хмыкнул Василий, – без одной ноги только,
зато живой.
–
Ну вот видишь, а чужим людям это значения не имеет. Срубят берёзу и
всё, – безжалостно сказала я.