Самое искусственное здесь, конечно, – «голос смерти». Такой примитивный театр. Но никакой мистики, никаких сновидческих лабиринтов. Я живо ощущает неизбежный переход в инобытие, которое понимает как небытие. И не может с этим согласиться (а кто может?), не может согласиться с тем, что перестанет быть. Ну так это и есть реальность.
Собственно, цитировал я «Записки сумасшедшего», которые Толстой потом написал. Сначала назвал «Записки несумасшедшего», а потом «не» убрал. Решил Гоголя не стесняться.
А вот Лермонтов, говорят, однажды увидел во сне своего предка – Лермонта. Тот пришел и подсказал решение задачи, которую Лермонтову никак решить не удавалось. И с тех пор, приходя в новое жилище, Лермонтов углем на стене рисовал профиль Лермонта. Михаил Юрьевич, конечно, ночной человек. А каким еще может быть автор «Штосса».
Фиолетовые тени на эмалевой стене.
Цвета модерна, между прочим. Так считал Евгений Абрамович Розенблюм. Дизайнер.
Почему это в голову пришло – бог весть.
Поймешь, на глянце центифолий
Считая бережно мазки
И строя ромбы поневоле
Между этапами тоски.
Строю ромбы. Тоска.
Письмо тридцать шестое
Я постригся и сбрил бороду. Я почувствовал чудеса обновления, я купался в недоуменных взглядах знакомых. Я ощутил легкость и душевный подъем.
Можно ли так же обойтись с сознанием?
Знающие люди говорят, что можно, и указывают на таинства.
Стрижка разума, умывание души.
Дается не каждому, достигается покаянием.
Но изменяет ли сознание обновленный ум, преображает ли Я просветленная душа?
Нет, не преображает. Пусть даже и исполненное света, сияющее непорочностью – Я остается тем же. Тем же, что и во грехе, в неприглядности и житейской неприбранности, в хаосе и мелочной суете.
Помнишь старый анекдот про мужика, про бомжа, который был один в один похож на Карла Маркса, и бороду такую же носил, и космы. И бдительные советские начальники укоряли его: «Ты бы хоть побрился, что ли, постригся. Нехорошо, все тебя за Маркса принимают». И он отвечал им, постукивая себя кулаком по лбу: «Постричься я могу, но куда умище-то девать».
Письмо тридцать седьмое
Из этого марева, из хаоса мыслей, образов, воспоминаний, цитат – пора как-то выбираться. Чтобы говорить, вещать, учить, наставлять, нужно иметь известную долю бесстыдства или великую способность к отстранению, чтобы тут же сказать – это не я. Это мой текст, но этот текст – не Я. Но где его взять, это отстранение или остранение?