– Слушай, тут такое дело… Ты только Барону бы не говорил, а, Вась? Не скажешь?
Вася отвечает (непременно при этом разгладив-отерев усы, эту знаковую деталь фольк-стиля, неименным народным жестом – большим и указательным пальцами от ноздрей к углам рта; рот при этом открывается, как у большой рыбы):
– Приятель кума, он, правда, на год моложе за меня, говорит так: не кусай руку кормящую тебя. И думать не моги супротив идти. Я Барону докладываю обо всём.
– Ну, и чёрт с тобой, говори. Тебе же хуже. Труп, который ты закопал недавно, вчера пожаловал ко мне в гости. Ровно в полночь, собака.
Вася перекрестился.
– Который из двух?
– Тот, что в кольцах весь. Шрам на горле – помнишь? Кличка – Щелкунчик.
– Зачем приходил?
– За деньгами, за чем же ещё шастают покойники. И на тот свет из-за денег попадают, и сюда прутся за ними же. Тьфу, погань, а не люди, прости отец небесный. Я ему должен был деньги. Много. Карточный долг. Меня, это… Червовый туз подвёл, сука. Перебор.
– Барон знает о долге?
– Знает, не знает, – какая разница. Сейчас не о том речь. Как это у тебя покойники по ночам разгуливают, а? Во вверенном тебе хозяйстве? Надо бы проверить, а, Вась? Может, он сбежал из могилы. За это Барон нас с тобой повесит за яйца, можешь мне поверить. Правда, сначала язык вырвет, потом глаза выколет. А потом подвесит, как пить дать.
– Ты с Бароном разговаривал?
– Я хочу, чтобы сначала ты проверил захоронение: если Щелкунчик лежит смирно – зачем Барона беспокоить?
– Как же он лежит, если он к тебе приходил?
– Вот этого я объяснить не могу. Не знаю! И не смотри на меня так. Я уж и свечку поставил в церкви «за упокой раба Божьего Щелкунчика». Можно я у тебя переночую, а, Вась?
– А что сказал покойник?
– Если, говорит, не отдашь долг, сука, я, говорит, сначала язык тебе вырву, а потом глаза выколю. И показал мне туз, сука.
– А про яйца ничего не говорил?
– Нет, ничего. Про яйца я уже сам догадался.
– А ты? Что ты ответил Щелкунчику? (Тут Вася опять перекрестился и проехался ладошкой по усам.)
– А я сказал, что у меня нет денег. А он сказал, что ночью опять придёт ко мне. А, Вась?
Сахар пожевал тронутый сединой ус и вошёл во флигель, крепко притворив за собой дверь.
Через некоторое время вышел и сказал (после манипуляции с усами, разумеется):
– Мой двоюродный брат, он, правда, уже умер, говорил: мёртвые к мёртвым, живые – к живым. Ночевать тебя определит господин Барон. Иди.