1.1
Марсик был отчаянным котом.
Марсик падал с девятого этажа, побывал в пасти у туркменского волкодава, тонул, попал с Веней в страшную аварию, его украли (увезли километров за сто, а он сумел вернуться), попался Вене под горячую руку (Веня, не любит об этом вспоминать, ох, не любит), отравился свежей рыбой с Байкала. Семь. Что-то я упустил. Ах, да, его же несли топить, а я выпросил у прагматичного соседа живой комочек, попискивающий, как полая резиновая игрушка со свистулькой, и потом подарил Вене. Восемь.
Теперь он жил девятую жизнь.
– Мар-рс, подь сюда, подлое животное, хромоногое и парнокопытное – рычал Веня, сидевший в своём рабочем кабинете за рабочим столом в чёрном японском халате с изображением золотого дракона на спине, но Марсик его нисколько не боялся. Он словно чувствовал, что не бояться Вени – в высшей степени прагматичная линия поведения, обеспечивающая ему уникальный статус: беззащитное существо, которое плевать хотело на всемогущего хозяина – это бесконечно умиляло Веню.
– Что позволено Марсу – не позволено никому… Можешь объяснить мне сей парадокс? – обратился ко мне Веня.
– Могу. Но тебе этого не понять.
– Ты полегче, полегче. Не надо со мной как с равным. Марс на этом свете один. Верно, крупнорогатое?
Марсик спрыгнул с колен повелителя, давая понять, что не расположен к нежностям.
– Вот сволочь, обожаю, – в глазах Вени холодной звездой блистала влага.
Я первый и последний раз в жизни видел в его стальных глазах подобие слезы.
– Иди сюда, жопа, таблеточку проглотил, пёс. Ну!
Тон Вени стал таким, что Марсик выскочил из-под стола и стал тереться о ноги хозяина.
– Препарат разрабатывали специально для этого Котофеича, ни один император в мире не может позволить себе такой роскоши, а мы вот даже спасибо не мяукнем…
Кот аккуратно, язычком взял таблетку в рот и пошел ее запивать – в углу стояла для него вода из специальной артезианской скважины.
Веня наслаждался зрелищем.
– Художественное творчество – продукт всего лишь удивительным образом настроенного, изменённого, если угодно, сознания, работающего под определенным психологическим углом или градусом, – продолжил я мысль, мощное течение которой было прервано появлением Марсика.
По остекленевшим глазам Вени можно было догадаться, что он послушно погружается в моделируемую мной реальность. Веня вот уже годами зачем-то держал меня при себе – словно шута, сиречь юродивого, или оракула; Марсик ведь не мог говорить, а я был говорящей игрушкой. И мои эпизодические утренние импровизации (после его обычных таблеток и процедур, за «голубым» кофе) были отчего-то необходимы Вене, хотя он и считал своим долгом время от времени ставить меня «на место».