— Привет,
я Карина. Уборщицей устроилась!
— А,
привет, — он как будто был не очень рад. — Значит, Маргариту уже
уволили. Так и думал.
— До
меня работала? — я радовалась хоть какому-то живому существу.
— Интересно, за что ее уволили. Как тебя зовут?
— Тимур, —
ответил он. — И не усаживайся здесь, не мешай. У них тут такие порядки,
что хоть мелочь перепутаешь — вышвырнут. А у меня мать болеет. Уходи, если
закончила.
Я
опешила и отступила, бормоча:
— Хорошо,
не буду мешать.
Задавать
вопросы я не осмелилась. Не слишком красивый парень, очень худощавый, в очках,
однако портило его в большей степени хмурое выражение лица. Надо же, до чего
человека довели — он даже на минуту отвлечься боится! И ситуация у него,
похоже, безвыходная — вот и старается так, что уже целый месяц
продержался. Ну, а мне что? Из себя человека выводить, потому что сама по
человеческому общению соскучилась? Да лучше домой полечу или к Сережке.
Сережке
моя должность совсем не понравилась. Но отговаривать не стал — заявил, что
сама от подобного самодура скоро улечу. Я же била главным аргументом: за
четырехчасовую занятость в день такие деньжища. А потом рассказывала и про все
их закидоны, про двенадцать совершенно одинаковых рубашек в гардеробе, про
отдельные выдвижные ящики — с часами и запонками, про зашуганного повара и
робокопа в охранной будке. Сережка хохотал и язвил, что «красиво жить не
запретишь, но лучше уж вообще не жить, чем так». И через несколько дней тоже
привык. Вот только я ему так и не открыла, что устроилась к его же директору.
Даже не знаю почему. Потому что тот презентабелен, как черт-те кто? Или потому
что решила, что Сережке это будет неприятно? Или не хотела обсуждать нашего
нанимателя с разных сторон — как офисного руководителя и как незримого
жильца в доме, где пыль вытираю? Понятия не имею, просто тема к этому не
повернула. Да и какая разница, если я с начальником по условиям договора
видеться не должна? Можно сказать, что я на Веронику Ивановну работаю, и то
правдивее выйдет.
А
может, правда, что эта работа только для ответственных? Или я, сама того не
заметив, превратилась в Веронику Ивановну? Потому что через несколько дней
ощущала себя в своей тарелке. Иногда обязанностей было больше, иногда меньше,
но ровным счетом ничего невыполнимого. Зарплата же не просто грела душу, она
добавляла мне сил на любые свершения. Теперь я уже убиралась шустро, под музыку
в наушниках, рубашки гладила влет, не беспокоясь, что сожгу дорогущую
ткань — у меня лишь в первый раз руки дрожали. Но любой опыт появляется в
процессе, он и появлялся, вместе с уверенностью. Вазы протирала, все еще
немного нервничая, — они, наверное, миллионы стоят. Но в остальном —
полный порядок. Я была счастлива. А Вероника Ивановна была счастлива втройне.
Спустя неделю она уже меня хвалила, забыв о первоначальной холодности. С
Тимуром в редкие встречи я только здоровалась, он отвечал вежливо, но не
отвлекался от работы, а я не донимала. Охранник в будке начал тоже отвечать на
приветствия и иногда даже улыбаться — вот, все очеловечиваются до нужной
кондиции!