Девушка была явно молоденькая – лет шестнадцать на вид,
хорошенькая. Её длинные каштановые волосы развевались на ветру, как
и её воздушные, какие-то летящие одежды из материала, который я
затрудняюсь сходу определить. Бледно-салатового цвета
накидка с развевающимися полами была наброшена сверху на длинное
белое платье и перетянута на талии золотистыми нитями. И платье, и
накидка были расшиты алыми и розовыми цветами. Девушка подбежала,
присела на корточки передо мной, с тревогой заглянула в моё лицо, и
что-то с волнением начала говорить, судя по интонации -
вопросительно. Однако из сказанного я не поняла ни слова: видимо,
мир не снабдил меня при переходе знанием языка, а жаль. Насколько
проще попаданкам, которым такой бонус выпадает! Но
чего нет, того нет. Я с сожалением посмотрела на девушку, которая
продолжала чего-то от меня допытываться, и сказала:
- Не понимаю.
Девушка посветлела лицом и улыбнулась, воскликнув на немного
ломаном, но всё-таки русском:
- О, я знаю этот язык! Мы в Академии его учим! Но почему ты не
можешь говорить на нашем языке?
Последняя фраза прозвучала так, как будто девушка просто
размышляла вслух, а потому я отвечать не стала. Да и что бы я
ответила? Привет, я из другого мира, мне сорок пять, не могли бы вы
мне помочь? Пока мне неизвестны реалии этого мира, надо помалкивать
и побольше слушать. Тут девушка снова взглянула на меня, и мне
показалось, что янтарно-рыжие глаза моей собеседницы
тоже какие-то нечеловеческие, необычные – как и у того типа, что
отправил меня сюда, Алексея Ивановича. Рассматривая девушку и
пытаясь понять, что не так с её глазами, я чуть не пропустила её
вопрос:
- Как тебя зовут, дитя?
Я уже хотела по привычке представиться Елизаветой Михайловной,
как вспомнила, что сейчас выгляжу лет на пять. Это я в сорок пять
была Елизаветой Михайловной, а в пять я...
- Лиза.
- Элиза? Красивое имя. Так звали мою сестрёнку. А что ты тут
одна делаешь? Где твои родители?
- Умерли, - сказала я чистую правду. Мама у меня
была старородящая, родила меня почти в сорок, я была
её первым и единственным ребёнком. И десять лет назад, в возрасте
74 лет, её не стало. А отец умер, когда я была совсем крохой. Не
такой, как сейчас – чуть постарше.
Глаза девушки расширились, и в них отразилось такое глубокое
сочувствие и тепло, что я едва снова не разревелась – от жалости к
себе.