Дорога до Уларио растянулась на
несколько часов, потому что проклятийники не предназначены для
перемещения на собственных ногах. Именно это пытался нам внушить
Оливарес, намекая, что согласен просидеть всю дорогу на чужой шее.
Но Серхио и без того тащил слишком много, чтобы к поклаже добавлять
еще и Оливареса, а мне было достаточно, что этот тип уже столько
времени сидит на моей шее в переносном значении, чтобы садить его
еще в прямом. Да и возможную опасность никто не отменял. Сбросить
проклятийника, чтобы схватиться за саблю, можно будет быстро, но
пострадает он при этом очень сильно. Возраст, хрупкие кости,
неумение группироваться при падении… На очередную жалобу Оливареса,
сопровождавшуюся выразительным кряхтением, я заметил:
— Дон Уго, берите пример с донны
Болуарте. Идет бодро, не жалуется. А ведь она провела бессонную
ночь и не имела возможности отоспаться на постоялом дворе. Даже по
безвременно ушедшему платью не переживает.
Оливарес брать пример ни с кого не
захотел, поэтому время от времени мы останавливались, чтобы дать
ему передышку. А когда подошли к Уларио, Серхио предложил сбегать
за сеньоритой Фуэнтес, чтобы не тащиться еле-еле и дальше.
Это предложение Оливаресом было
воспринято с энтузиазмом, и он, вальяжно махнув рукой, сказал:
— Прекрасная идея. Еще можно экипаж
нанять до постоялого двора.
— Какой экипаж? — удивился Серхио. —
Это Сангрелар, здесь лошадей не держат.
— Да хоть тачку, — вызверился на него
Оливарес. — У меня уже сил нет идти дальше. В моем возрасте нужно
сидеть дома, хорошо есть и ложиться спать вовремя. А я из-за вас
таскаюсь по каким-то задворкам.
— Это как посмотреть. На мой взгляд,
как раз из-за меня вы остались живы, если вы вдруг забыли. А я
из-за вас лишился имущества и подвергся нападению, — не согласился
я. — С Карраскильей связались вы сами.
— Я хотел как для тебя лучше, —
пробухтел он.
— Вы хотели, как лучше для вас, дон
Оливарес, — не согласилась Исабель. — И сейчас мы все страдаем
именно из-за вас.
— Ничего-то вы не понимаете, —
раздраженно буркнул проклятийник и схохлился на тюке, который
заботливо подсунула ему Хосефа. Напоминал он сейчас большую, но
изрядно ощипанную и больную ворону.
Следующий час мы провели в тишине,
потому что Оливарес отмалчивался, а больше желания говорить ни у
кого не было. Даже обычно разговорчивая Хосефа, и та молчала,
настороженно оглядываясь. Видно, только сейчас осознала, во что
вляпалась.