— Да, господин, — и я вскрикнула от очередного удара.
Это совсем ничего — неприятно, но вполне терпимо. Максим Александрович явно бьет не в полную силу. Но по одному месту, из-за чего кожа начала гореть… Однако это ерунда. Я зажмурилась, настраиваясь вынести сколь угодно долго.
Он вдруг запустил вторую руку мне под живот и нырнул пальцами между половых губ, сразу нашел клитор. Я выгнулась. И сразу получила удар — на этот раз чуть сильнее. Пальцы внутри меня задвигались быстро — и очередной резкий удар.
— Чего сейчас больше? — голос его был тихим и даже холодным. — Удовольствия или боли?
Еще один хлесткий удар. Но вместо вскрика вырвался стон, бедра сами подались вперед, чтобы скольжение внутри ощущалось сильнее. Два удара, я вцепилась зубами в пододеяльник и тут же отпустила, вздрагивала от неприятных ощущений и оттого насаживалась на пальцы сильнее, каждый раз выдыхая все более громкие стоны. Напряжение в теле стало мучительным, боль будто перемешалась с наслаждением. Новый удар был другим — более жгучим.
— Чего ты сейчас хочешь — чтобы я остановился или чтобы продолжал?
Вместо ответа я выгнулась под его горячей ладонью на ягодице. Выбрать из этих вариантов невозможно, я будто вцепилась руками в самую границу между разными ощущениями, но уже забыла, которое из них мне нужно больше. Еще удар, еще... и снова — я давно перестала считать. Я была готова умолять его, чтобы он прямо сейчас взял меня — сам, не пальцами. Как угодно грубо, сейчас это стало совершенно неважно.
— Кончать нельзя. Это и есть твое наказание.
Еще два удара. Еще два движения внутри, едва ли не доведшие до оргазма, но именно на этом все прекратилось. Он тут же отпустил меня и отстранился.
— Господин… — я пока не знала, о чем точно хочу просить, но умоляла, не отдавая себе отчета. — Господин…
Его голос раздался уже от двери:
— На сегодня все. Мастурбировать нельзя — я тебя предупреждал, но напоминаю снова. Иди поешь. И да, ты забыла сказать кое-что важное.
— Спасибо, господин.
Минут через пятнадцать будто отпустило, и теперь стало стыдно оттого, какие именно эмоции я ощущала совсем недавно. И гораздо хуже — то, что Максим Александрович все видел, получал удовольствие от моих метаний. За столом на него не смотрела, заставляя себя есть остывший ужин, который от этого не стал менее аппетитным — куриная грудка, запеченная в салатных листьях. Максим Александрович сидел с другой стороны и не отводил от меня взгляда. Если бы в нем была ко мне хоть капля нежности, то он сменил бы тему, но на понимание к моему смущению я рассчитывала напрасно: