Геленджик. Спрашивал он название города или тоже застряло в
памяти как этот загадочный санаторий Наркомзема, о котором кто-то
спорил? До войны Алексей никогда не бывал здесь. Знал только, что
Геленджик моложе его самого. Село получило право зваться городом,
когда он уже учился в университете. Через год с начала
Империалистической.
За окном шумели сосны, южные, с длинными иглами. И горячий
воздух дышал смолой, какими-то неведомыми цветами и мокрой после
полива землей. Как же тихо! Достаточно хотя бы месяц пожить там,
где к звукам выстрелов привыкли даже дети, чтобы здешняя тишина
оглушала, внушала безотчетное беспокойство.
Самого города, понятно, из окна не разглядишь. Едва ли он похож
на Севастополь. Геленджик, думается, всегда был маленьким, очень
мирным и очень курортным. Как там говорил некогда Кошкин? "Одесса -
как женщина, красивая, яркая и загорелая…" Этот город тоже должен
быть похож на женщину, яркую и пышную, красивую той спелой, южной
красотой, которая еще немного и показалась бы перезрелой, но нет, в
ней просто очень много цвета. Она пылкая, добрая, открытая и щедрая
на улыбки всем, кто гостит у этих берегов.
Наверняка, до войны все так и было. А сейчас в этом южном
городе, который сама природа создала для отдыха, оказались сотни,
даже, может, тысячи искалеченных, изрубленных железом людей,
видевших смерть гораздо ближе, чем сейчас видят море. И сколько бы
эта, рожденная его воображением южная красавица, олицетворение
города, ни пыталась их утешить, отогреть и приласкать, у нее не
хватит сил совсем прогнать от них мрачные думы, защитить жаркими,
любящими руками от тяжких снов, в которых они раз за разом идут в
атаку, во главе зенитного расчета отбивают налет бомбардировщиков,
вытраливают в море мины.
Сейчас здесь база торпедных катеров. Здесь свой фронт и
рассуждают его соседи по палате больше о нем. Их трое. Поначалу
было четверо, но четвертый умер в ту самую ночь, когда взлетевший с
Херсонеса ПС-84 не смог пробиться сквозь туман, скрывший горы, и
сел в Геленджике, хотя должен был лететь дальше вглубь
материка.
Штурман с торпедного катера и летчик, этот катер прикрывавший с
воздуха, попали сюда после одного и того же боя и потому
чувствовали себя почти братьями. Третий, артиллерист, капитан,
командир береговой зенитной батареи, был самым старшим и по
возрасту, и по званию. Всегда хмурый и чем-то ощутимо
встревоженный, он как никто другой ждал сводок и, похоже, еще и
писем. И с каждой пришедшей газетой, которую вычитывал жадно, до
последней строчки, все больше и больше мрачнел.