– И куда же вы вернетесь, синьорина Диакометти, позвольте поинтересоваться?! В спаленный и разрушенный крестьянами палаццо? О, поверьте мне, вы никому там не нужны! Если вы полагаете, что ваша сестра будет благодарить Небеса за ваше возвращение…
– Замолчите, Богом молю! – крикнула Каролина, сжимая до боли рукоятку аркебузы.
– Будь вы разумнее и сдержаннее, я бы посвятил вашу глупую голову в истинное положение вещей, – произнес отчаянно сенатор. – Но, боюсь, что подобная непредусмотрительность лишь разразит войну на пол-Европы!
Его саркастические замечания лишь пуще прежнего разожгли в ней дьявольский гнев – тот самый гнев, который способен дотла разрушить все, что возникает на его пути.
– Ну отчего же вы не стреляете? – воскликнул сенатор, желая поскорее заставить ее опустить аркебузу. – Очевидно, вы хотите закончить на виселице?
– Лучше закончить жизнь на виселице, чем позволить врагу владеть собою! – внезапно воскликнула Каролина и… нажала на курок.
Послышался пустой щелчок, известивший об отсутствии стрелы в оружии, и за этим последовал глубокий вздох, вырвавшийся из женской груди. То ли это был вздох разочарования, то ли облегчения, – это не знала и сама Каролина. Только сенатор, не ожидавший, что она осмелится на такой отважный шаг, заметно побледнел, чувствуя, как ее отчаянная дерзость выводит его из себя.
– С вашей стороны было наивно полагать, что я оставлю в шкафу заряженное оружие! – с этими словами, произнесенными едва ли не с презрением, он схватил Каролину за руку, как сделал это отец в день мятежа, и потащил несчастную к дверям.
– Вы виноваты во всем, что случилось с моей семьей! – отчаянно кричала она.
Он остановился и, резко дернув ее за руку, развернул к себе. Каролина с ужасом заметила, как его глаза низвергали гневное пламя. И это пламя способно было в одно мгновенье сжечь ее душу до тла.
– Я виноват лишь в том, что когда-то увидел в вас что-то святое! – гневно промолвил он и продолжил свой путь.
Он буквально затащил ее в гондолу и грозно скомандовал гондольеру:
– На Пьяцетту!
Поначалу Каролине не было страшно. В какой-то момент ей стала абсолютно безразличной жесткость Фоскарини. Но, немного опомнившись на середине пути, она осознала, что его добродушная обходительность сейчас может смениться на ледяную безжалостность.