— Безумное высокомерие, — зло
изрыгнул он, немного успокоившись после пяти секунд моего ожидания.
— Лорд Волан-де-Морт! Я истинный наследник Слизерина и продолжатель
его дела. Если ты всё понял, то можешь становиться на колени и
вымаливать прощение за демонстрацию дерзости.
Бледнолицая тварь смеет предлагать
мне отношения слуги и подчиненного.
Кому скажи, засмеют идиота. Хотя он
организовал восстание, его можно назвать удачливым и сильным, но
это не отменяет скудности ума. Мое мнение, касательно этого,
подкреплено фактами. Его лицо сходно с мертвецом или слабеньким
вампиром, сморщенное, невыразительное, немного перекошенное. Глаза
его напоминают две красные лужи, на которые помочились вампиры. А
энергия, исходящая от мага, говорит о его серьезных проблемах с
душой. Она у него, как бы выразиться, неполноценна во всем.
Человек, состоящий из обрывков, сам
становится обрывком. Волан-де-Морт состоит из этих обрывков. Его
магическая аура, его жизненная сила, его мысли насчет выбора
сторонников, и самое главное – его душа, – реализуются наполовину.
Если и того не меньше. Я будто говорю с призраком, которого недавно
потрепала демоническая стая.
— Вильгефорц из Роггевеена, —
спокойно представился я. — Преклонить колени? Перед наследником
кого? Того, чей прах уже истлел под гнетом времени? Перед эхом, чей
голос давно стих в пустоте? — подражая его манере, вдоволь
поиздевался я.
— Да как ты смеешь?! — рявкнул он,
отправив в меня фиолетовый луч, который я схватил ладонью и
перенаправил в стенку банка. Трещины по мрамору разошлись, как
паутины от ста паучих. Это меня порадовало, теперь банк не
смотрелся приторным, а более настоящим и приземленным. На финальной
стадии разрушения, как весь мир. — Я его наследник! Моя воля – его
воля! Воля величайшего волшебника в истории! И ты смеешь смеяться
над этим? Прямо мне в лицо?! Все, что выходит из моих уст, – это
закон для таких, как ты. Ты должен исполнять волю Слизерина, если в
тебе есть хоть капля чистой крови.
— Закон? — весело рассмеялся я, с
холодным огоньком в душе. — Закон – это ржавая цепь, что сковывает
волю; кнут, что хлещет по спинам рабов; воронка, что поглощает
свободу. Любая воля, в общем понимании, лишь ложь, облаченная в
ризы благочестия. Дешевый обман, украшенный добродетелью, —
успокоив рвущийся наружу хохот, я продолжил более серьезно. —
Только потому, что ты наследник рассеянного по воздуху праха, уж
поверь, преклонять колени я не стану. Перед эхом прошлого их
преклоняют только одичавшие шавки, – одну из таких я запечатал в
камне, иссушив тело и истерзав душу. Впрочем, колонна большая,
места для двоих хватит с лихвой.