— Ну, конечно. И что я ему должна буду за подарок?
— Все, что он захочет и что ты позволишь, — заржала Катюха.
— Не собираюсь я с ним спать! — фыркнула я.
— А я бы переспала. — Она мечтательно закатила глаза. —Когда ещё мимо твоей жизни пробежит такой самец?
— Тоже мне! Да сейчас шизиков на каждом шагу, — покачала я головой.
— Да у тебя самой на него слюнки текут, — засмеялась Катюха.
— Да ну тебя! — отмахнулась я от подруги.
Пирогову я позвонила во второй половине дня, когда покончила со всеми делами в школе и выбралась за пределы её стен. Он долго не отвечал, и я уже собралась плюнуть и отключиться, когда в телефоне раздался его бархатистый слегка хриплый голос:
— Слушаю.
— Иван Рокотов? Это Мария Евлампиевна Завидеева-Загорская вас беспокоит, — официально-учительским тоном отчеканила я.
— Машуля, вот уж не ожидал! — удивился он.
— Если не ожидал, зачем номер свой оставил? — Тут же поразилась я его бестолковости.
— На всякий случай, — засмеялся он. — Как тебе мой подарок?
— Спасибо, конечно, но я хотела бы его вернуть.
— Возврату и обмену не подлежит!
— Пирогов...
— Ваня, — поправил он.
— Хорошо, Вань, давай без показушничества, ладно?
— Никакого показушничества, Машуля. Цветы ты не любишь, пришлось выкручиваться.
— Вот же навязался на мою голову, — простонала я,
— Поужинаешь со мной? — тут же перешёл он в наступление.
Я хотела отказаться, а потом подумала: какого черта? Мне ведь и самой все это безумно интересно.
— В субботу.
— До субботы долго ждать, — простонал он.
— Воспитывай в себе терпение, Ванечка. Терпение и воздержание, — засмеялась я и отключила телефон.
Иван
Терпение и воздержание. Стоило этим двум словам слететь с Машулиных губ, как у меня тут же все и закончилось. И терпение, и, мать его, воздержание.
Ну, допустим, воздержания и не было никогда. Не умел я воздерживаться, особенно от женских прелестей. А терпение? Да какое тут будет терпение, если перед мысленным взором Машуля до сих пор отплясывала на том столе. То ли свет так в клубе падал, то ли у меня воображение богатое, но кожа моей соблазнительной училки будто сияла и так и манила, звала, чтобы к ней прикоснуться.
— Вань, о чем задумался? — В дверях кухни показалась мама.
— Да так, о хлебе насущном, — хмыкнул я.
— Знаю, я твой хлеб, — покачала она головой. — Вон как глаза блестят.