По лицу девушки скользнула едва заметная презрительная усмешка.
– Что ж, видимо, тот, кто планировал операцию, не счел нужным посоветоваться с обществом «Врил». Тем хуже для него. Мурёку-синоби годен лишь для того, чтобы убирать щебенку за буровыми машинами. Рапорт наверх я отправлю сегодня же.
…Когда за девушкой задвинулась панель, Генрих раздосадованно грохнул кулаком по столу так, что детектор лжи подпрыгнул и чуть не свалился на каменный пол. После чего штурмбаннфюрер устало опустился на стул и, обхватив руками голову, уставился на Виктора.
– Ну что, допрыгался? – простонал он. – Это всё.
– Что всё? – тихо спросил Виктор.
– То и всё. Приговор эзотериков общества «Врил» не обжалуется и немедленно приводится в исполнение. А для тебя это – концлагерь. Разгребание каменной крошки за древними туннелепроходческими машинами. Которые если и завалит – не жалко.
– Людей тоже не жалко?
Генрих устало усмехнулся.
– Ты еще не понял? Люди здесь самый дешевый товар. И легко восполняемый. Скоро сам поймешь почему.
* * *
Каменная пыль была везде. В воздухе, в одежде, в глазах, в легких. Она скрипела на зубах, стачивая эмаль, а кариес довершал остальное. Хотя заключенным зубы были особенно и не нужны. Полужидкая, безвкусная биомасса на завтрак, на обед и на ужин не требовала усиленного пережевывания и содержала лишь строго определенное количество калорий и витаминов. Ровно столько, чтобы заключенный мог двенадцать часов в день работать лопатой, толкать груженую тачку и, надрываясь, устанавливать опорные столбы.
– Безотходное производство, – мрачно усмехнулся Курт, вылизывая алюминиевую миску.
– То есть?
– Что тут непонятного? – удивился заключенный. – Здесь есть все – золото, серебро, сталь, уран, алмазы.
Он обвел рукою нависший над их головами мрачный свод штрека.
– Плохо только с белка́ми. С мясом то есть. Поэтому здесь мертвецов не хоронят, а делают из них еду. Для нас.
Лицо Виктора невольно перекосилось. Он осторожно, словно ядовитого паука снял с коленей миску, из которой только раз и успел отхлебнуть. После чего поставил ее на каменный пол, испещренный бороздами от шарошек буровой туннелепроходческой машины, рев которой до сих пор стоял в ушах. Лишь во время обеда заключенным концлагеря представлялась возможность поговорить. Или покричать – большинство тех, кто проработал в штреках больше года и остался жив, были тугими на ухо.