– Они. Они! – тычет пальцем Мария то себе в грудь, то в фотографию.
Я очень зол. Эти долбаные гении! Какого черта они калечат юные, еще неокрепшие организмы своим талантом! Кто позволил им так сразу умирать, оставляя после себя музеи и переломанные судьбы? В галереях не выставляются их самые страшные творения. Одушевленные творения, получившие бессмертие на их холстах, но так и не пожившие собственной жизнью. Те, которые бродят призраками, тенями мимо бронзовых постаментов своих пигмалионов и очарованных туристов.
Мария забирается прямо в одежде на свои подушки, откуда-то из их недр достает полбутылки чего-то и жестами и звуками призывает меня. Я выключаю свет и сажусь на пол рядом с кроватью.
Злость сменяется жалостью. К Марии и к себе. Я чувствую ее пальцы в своих волосах. Она гладит меня. Неожиданно напоминает о себе телефон. Кто бы это мог быть? Так поздно или уже так рано? На секунду синий свет экрана освещает комнатенку. Это Джиджи. Он плачет.
– Все кончено, друг. Мы расстались! Это так больно, друг. Я приеду к тебе.
– Не надо, Джиджи. Я скоро приеду сам. Завтра. Завтра я буду в Барселоне.
Больше сдерживаться у меня нет сил, и я отпускаю слезы. Они торят ручейки по моим щекам. Я не плакал много-много лет, с тех пор как умерла мама. А сейчас это просто необходимо. Я плачу, как Лена пять часов назад. Как плачет сейчас мой лучший друг за много километров отсюда, сидящий с такой же светящейся дощечкой на крыше своего дома. Я плачу просто так. Обо всем и ни о чем. Мария теребит мои волосы и поет песню. Это звуки. И в них переливается вся моя жизнь. Тело знобит, а в голове жар. И я уже не понимаю, чьи руки треплют меня. И мысли, мысли, мысли – я их вижу, мысли о том, что пора восстанавливаться в институте и влюбиться. Спокойно и надолго. Съездить с папой в деревню. «Домой, домой, – говорю я вслух. – Домой. Домой. Все. Хватит».
Из выпавшей трубки слышен голос Джиджи.
– Что ты там говоришь? Я не понимаю. Ты говоришь по-русски? Кто это там у тебя поет?
– Лена. Это поет Лена.
Уже светало, когда я незаметно для себя уснул на пару часов. А разбудила меня возня у порога. Пока я встал, сбрызнул лицо у раковины с жуками и вышел, никого уже не было. Лишь две бутылки с молоком стояли у двери. Мария спала, безмятежно и сладко. Кто-то во сне разговаривал с ней о чем-то приятном. Ее рука лежала на одеяле раскрытой ладонью вверх. Хочешь – наливай туда росы. Хочешь – целуй. Я склонился и поцеловал.