Директор недоумённо уставился на часы. Вынул свои из кармана сюртука, убедился, что сейчас пятнадцать минут восьмого. Взял часы со стола, послушал, ровно ли они тикают. Потом снова уставился на целую свечу (свою, в подсвечнике, он поставил на стол). Именно такие свечи он всегда использовал, и не только здесь. Он вытащил свечу из прикрученного к столу подсвечника, осмотрел внимательнее и снова ничего необычного не увидел… поставил обратно. Чтобы унести все необходимые колбы, ему потребовалось сходить за подносом в кабинет. Забрал он и часы, намереваясь убедится в их исправности. Уходя, ещё раз оглядел комнату, запер дверь. Решительно не понимая, куда мог исчезнуть мальчик, директор отнёс часы себе в кабинет, поднос с колбами – в лабораторию, находившуюся за дверью в правой стене той прихожей. Придя обратно, сел в кресло и погрузился в раздумья. Что могло пойти не так? Вероятно, он совершил какую-то ошибку. Неправильно подобрал сочетание тех веществ, находящихся в ёмкостях различного рода, их концентрацию или количество… И это вместо испытания нервов подопытного на прочность привело к его исчезновению. Но как такое могло произойти, пытливый ум директора никак не мог понять. Занимаясь этим много лет, он не предполагал подобного эффекта. И причём тут часы и свеча, с ними-то что? Но свои ошибки видеть нелегко, а ещё труднее их признать. И это, думаю, разозлило любого бы. На принесённых из комнаты часах директор установил верное время, взглянув на циферблат больших напольных часов в углу кабинета напротив него. Стрелки подползали к половине восьмого, и вскоре оповестили об этом событии одним гулким ударом. Директор поджидал управляющего по особым вопросам, который всегда заходил к нему в это время и был самым надёжным человеком в школе. И тот вскоре появился – высокий серьёзный человек в мундире, с резким высохшим лицом и жидкими усами. Бровей почти не было заметно, а приличных размеров лысину окружали жидкие седые волосёнки. Он был явно старше директора. Если бы не загнутые вниз уголки рта, его лицо возможно казалось бы добрым. Но он, видимо, всю жизнь стремился избавится от этой черты.
– Садитесь, Афанасий Михайлович, – резким, приказным тоном сказал директор, указав на кресло около шкафов и не дожидаясь, пока тот произнесёт какое-либо приветствие или хотя бы кивнёт. Афанасий Михайлович сел, положил ногу на ногу, руки на колено, и с внимательнейшим видом уставился на директора. Тот продолжал без предисловий: – мальчик, которого вчера привели ко мне для опыта, пропал. Просто исчез из комнаты.