Воронка у дома Митьковых осталась позади.
Сергеич на ходу посмотрел на небо – показалось ему, что уже темнеет, хотя даже самые короткие зимние дни не заканчиваются в половине второго! Потом бросил взгляд на массивный старый бинокль, болтавшийся на коричневой кожаной ленте на выпяченной кожухом вперед груди Пашки. Грудь кожуха, конечно, так бы не выпячивалась, если бы тот не завернул внутрь овчинные отвороты воротника. Сам воротник стоял забором вокруг тонкой шеи, ответственно защищая ее от морозного ветра.
– Ну, где? – Пашка приставил бинокль к глазам, как только остановились они на краю огорода.
– Туда вон смотри, прямо и чуть направо, на подъеме! – Сергеич указал рукой.
– Так-так-так, – приговаривал Пашка. – Ага! Вижу!
– И что там?
– Труп военный. А вот чей? И где ж его шеврончики? Не, не видно. Неудачно лег!
– Дай посмотреть! – попросил Сергеич.
Пашка снял бинокль с шеи, протянул.
– Держи, пчеловод! Может, у тебя глаз острее!
То, что темным издалека казалось, при приближении вышло зеленым. Мертвец лежал на правом боку, затылком к Малой Староградовке, а значит, лицом к украинским окопам.
– Че видишь? – спросил Пашка.
– Че вижу? Лежит. Мертвый. Солдат. Хрен его знает чей! Может, тех, может, этих!
– Ясно, – Пашка кивнул, и голова его внутри поднятого высокого овечьего воротника своим движением вызвала у Сергеича, уже отнявшего от глаз окуляры бинокля, улыбку.
– Ты чего? – подозрительно спросил Пашка.
– Да ты как колокол перевернутый в своем воротнике. Голова больно маленькая для такой роскоши!
– Какая есть, – огрызнулся Пашка. – Зато в маленькую голову пулей попасть сложнее, а в большую, как у тебя, и с километра не промахнешься!
Протопали они вместе через сад-огород-двор до калитки на Ленина. Молча, друг на друга не глядя. Там Сергеич попросил Пашку на пару деньков бинокль ему оставить. Тот оставил. И к переулку Мичурина пошел, не оглядываясь.
Ночью Сергей Сергеич не от своего холода поднялся, а от чужого, приснившегося. Точнее, приснилось ему, что он солдат. Убитый и на снегу брошенный. И мороз страшный вокруг. Мертвое тело и так коченеет, а тут прямо камнем взялось и само стало холод излучать. И лежал Сергеич во сне внутри этого каменного тела. Лежал и ощущал, как внутри сна, так и снаружи его – в своем собственном теле – холодный ужас. Терпел, пока сон не отпускал. А как только сон ослаб, встал он с кровати. Подождал, пока пальцы от пережитого во сне холода дрожать перестанут. Подсыпал из ведра в топку буржуйки угольных «орехов». Присел в темноте за стол.