Однако справедливость никогда не бывает одна: заметьте, в какой тесной связи и в каком гармоничном единстве она находится с благоразумием и крепостью, о коих мы говорили выше. Если справедливость состоит отчасти в том, чтобы не делать другим того, чего мы не желаем себе, а достигает полноты в исполнении слова Божественного Учителя: «Как хотите, чтобы с вами поступали люди, так поступайте и вы с ними» (Мф 7, 12), то ясно, что это невозможно, если сама воля, которая дана нам в обоих случаях за правило, сама не научится следовать правилу настолько, чтобы не вожделеть лишнего и не отвергать необходимое; а ведь умеренность как раз в этом и состоит.
Наконец, сама справедливость, чтобы не перестать быть собою, не должна удаляться от меры, которую предписывает ей умеренность, говоря устами Мудреца: «Не будьте справедливее, чем нужно» (ср. Еккл 7, 17). Тем самым она словно дает понять, что справедливость не заслуживает своего имени, когда ее правилом более не является умеренность. Более того: самая мудрость подчиняется узде умеренности, ибо святой Павел со своей мудростью, данной ему свыше, говорит: «Не будьте мудрее, чем следует, но будьте мудры с воздержанием» (ср. Рим 12, 3). С другой стороны, Господь в Евангелии учит нас, что умеренность, в свою очередь, нуждается в праведности, когда Он осуждает воздержание тех, кто постится лишь для того, чтобы показать себя перед людьми (см. Мф 6, 16). Воздержания у таковых было довольно, ибо они лишали себя пищи, но справедливости недоставало, ибо они желали своим постом угодить не Богу, а людям.
Наконец, как быть справедливым и умеренным без крепости, если очевидно, что нужна сила, притом незаурядная, чтобы уметь удержать свои желания и нежелания в узких границах между излишним и недостающим, так, чтобы и воля держалась этой точно определенной, единственной, строго неизменной середины, одинаково удаленной от всякой крайности, ясно установленной, такой, как предполагает самое понятие добродетели?
11. Так прошу Вас, скажите мне, если сможете, к какой из этих трех основных добродетелей Вы отнесете эту середину, столь тесно касающуюся их всех, что ее можно счесть свойством каждой из них: ведь разве не в золотой середине состоит добродетель, разве нельзя сказать, что эта середина и есть самая добродетель? Однако если бы было так, то не существовало бы нескольких добродетелей, а все они составляли бы одну-единственную. Так что не лучше ли сказать, что, поскольку нет добродетели вне этой середины, то последняя есть как бы сущность и душа всех добродетелей; ибо она столь сильно сближает их между собой, что они как бы образуют единое целое. В таком случае мы еще более склонны полагать, что так и есть, что [добродетели] не просто причастны золотой середине в определенной степени, но обладают ею полностью каждая [добродетель] по отдельности. В самом деле, что более присуще справедливости, чем эта золотая середина, о которой мы говорим? Она не может от нее удалиться, не перестав воздавать каждому то, что должно, а ведь именно в этом она и состоит. То же самое я могу сказать об умеренности (