Я спокойна, как удав.
Сама виновата, что позволила нашим постоянникам называть себя по имени. Что ж, будем выкручиваться.
- Потому что моя мамочка очень любила Льюиса Кэрролла, - выставляя на обозрение чуть ли не всё содержимое своего декольте, отвечаю ему.
Между прочим, это имя – не редкость. Бывшая жена Бобби – тоже Элис. Как и девчонка из салона, подарившего мне новый цвет волос.
- А ты у нас… - смотрю на него с вопросом в глазах.
- Крис, - подмигнул он и кивнул в сторону свободного столика.
Плавно выдвигаюсь ему на встречу, отмечая, что равновесие удерживать не так-то просто. Четвёртый бокал явно был лишним.
Посетители тут же замечают длину моей юбки и весело присвистывают, пялясь на длинные ноги.
Я редко выхожу в зал.
Бастарду это явно не нравится, поэтому он кладёт свою руку на мою талию, заявляя, что теперь я принадлежу ему.
Да он просто душка.
Мы садимся за столик в углу, и я прикрываюсь от внушения всеобщим восхищением от моего вида. Думаю, мне крупно не повезёт, если когда-нибудь я окажусь в месте, где все держат свои эмоции под замком. Да, там я буду абсолютно беззащитной.
- Скажи мне, Кэнди, - шепчет на ухо Крис, прижимая меня к себе, - давно ли ты здесь работаешь?
Чёрт. Чёрт. Чёрт.
И дело не в вопросе, он стандартен.
Дело во внушении, которое последовало после вопроса. Я должна была ответить правду.
Ключевое слово – должна.
- Два года, - нагло вру ему, продолжая улыбаться и смотреть на него с легким восхищением.
Вряд ли он будет опрашивать всех посетителей. А Йохан уже ушёл.
- А не появлялась ли в вашем городке вот эта девушка? - и мне под нос была подсунута фотография моей собственной, вашу мать, персоны.
Плохо дело.
- на себя и удивляюсь. Да я б и сама никогда не признала себя на этой фотографии. Они б ещё с фотосессии взяли, которая с профессиональным фотошопом.
Фото с аватарки популярной в нашей стране соцсети являло миру миловидную девушку с загадочной улыбкой, слегка рыжеватыми (это я с «насыщенностью» поработала) волосами, ярко красными губами, и минимумом другой косметики. Прелесть этого фото была в том, что мои глаза на ней, благодаря усилившимся цветам, стали какого-то нереально зелёного цвета. В жизни же зелень давали желтые пятна на сером. При определённом освещении цвет моих глаз можно было принять за светло карий.