Забавно, но даже правильный, следующий
букве закона Оллэйстар за все шесть лет ни разу не выдал мне
накопитель. Зачем, если мои магические резервы черпать и не
вычерпать.
И это покалывание в руках — тоже
отличительная черта. Показатель, что пришло время тратить
дарованную рианами силу, пока она не нашла выход
самостоятельно.
Дерзкий? Непокорный? Своенравный? Да,
в том числе и потому, что магия влияла не только на внешнее.
Искристыми пузырьками она мчалась по венам, смешивалась с кровью,
бурлила, требовала подвигов и безумий. Стремилась подчинить себе
сознание и иногда подчиняла. Не оправдание, всего лишь нюанс —
мелкий, незначительный, но именно благодаря ему остановиться в шаге
от призывно мерцающих глаз и пошлых улыбок оказалось невозможно. И
раз за разом я подчинялся — магии и собственной гордости. Как же,
наследник Оришан, племянник императора, выше меня только
рианы.
И Ари.
В тот момент, когда она выбрала
другого, привычная картина мира, наконец, разбилась, осколками
впиваясь в грудь, ломая рёбра. Лишая дыхания и рассудка. И всё
время с того шаргхова вечера, когда она сама ушла с Лорианом, я
горел, плавился в котле из собственных пороков. И никакая магия не
вернула бы Ари, теперь — действующую императрицу Оришан.
Поэтому я всё ещё здесь — торчал у
шаргхова окна, пялился в шаргхову ночь и мечтал оказаться там, где
прожил всю жизнь. В месте, которое не ценил ни единого мгновения,
которое яростно ненавидел и в которое с той же страстью
стремился.
Но не мог.
— Араэл, — неожиданно тихий и робкий,
голос Алтан вклинился в мысли.
Алтан, у которой напрочь отсутствовали
страхи, принципы и, скорее всего, здравый смысл. Осталось
придумать, как выявить последнее так, чтобы все участники
представления остались в живых.
— Владыка, — ещё тише и гораздо
ближе.
Меньше, чем роль императора, мне
подходила роль Владыки из идиотского пророчества. Нет, нас
заставляли учить и его, но даже сам учитель плохо верил в дурманные
сны давно умершей пророчицы.
—Грифон падёт, открывая
новый, лучший мир. О чём это?
Следовало выбрать подходящий тон —
будто не я пытался убить свою спасительницу, а она провинилась в
крайне степени из возможных. И у меня получилось, судя по тому, что
ответила Алтан.
— Я... не знаю, — растерянно.
Настолько, что я повернулся, встречаясь с несчастными безоблачными
глазами. — Это не ложь, я правда не знаю, — чуть не плача. — Сны...
в них мало определённого. Я вижу только, как со страшной скоростью
несётся грифон, раскрывший крылья. Не живой, он... он словно из
металла. Тяжёлый, большой. А потом падает, падает и падает.
Опрокидывается, ломает крыло. А в мёртвом глазу отражается красный
с золотым, ломаный узор.