Как только троллейбус отбыл, я
посмотрел на противоположную сторону дороги. Людей было много, но
преследования я не видел. До сих пор. Про меня внезапно забыли?
Странная шутка. Быть может, это мне все еще снится?
Бывают же такие сны. Сны — как улицы.
Ты идешь сквозь них, сменяются сцены, картинки, сюжеты, но более
ничего вразумительного не происходит. А иногда — как лабиринт.
Я свернул с тротуара в парк.
Помнится, его звали Козьим — во всяком случае, в новостях он всегда
фигурировал как зеленое место, которое исчезало под новыми
квадратами высоток.
— Вперед! Выше колени! Раз-два,
раз-два! Вам еще два круга бежать!
— Но Николай Васильевич! — застонали…
студенты?
— Радуйтесь, что не заставил вас на
лыжах бегать в июле! — гаркнул физрук в больших прямоугольных очках
с толстыми стеклами. — Еще два круга!
С десяток студентов, ноя и ворча,
продолжили волочить ноги по некошеной траве лесопарка.
— Давайте-давайте, — протянул физрук.
— Прогульщики!
Я присмотрелся получше — старикан тот
еще, внешне смотрелся лет на семьдесят, не меньше. Но бодрячком
топал за студентами, ни на шаг от них не отставая, но при этом он
не бежал, а просто шел. Выглядело это все комично, но мне было не
до смеха. Особенно после того, как физрук обернулся и махнул мне
рукой:
— Не халтурь, я все вижу!
— Я не с ними! — тут же ответил я. —
Не-не-не, я не с ними!
— Ну, с ними или нет, а пробежка
никому еще не повредила! — уже удаляясь за деревья, прокричал
физрук.
— Не верьте ему! — раздался
дополненных эхом крик кого-то из студентов. — Нас здесь таких много
лежит!
— Шуточки! — гаркнул Базякин, но
более не кричал ничего. Не рвался забрать меня с собой в придачу к
остальным.
Как только они скрылись, я посмеялся.
Скорее нервно. Скорее натужно. Но какие-то эмоции надо было
выпустить.
Сперва койка, потом ток, потом люди,
потом улица, затем побег, машины, снова люди… эмоций было слишком
много, но все они были забиты вовнутрь так глубоко, точно гвоздь
без шляпки. Сейчас давление стало таким сильным, что сдерживаться
было уже нельзя.
Я отошел к ближайшему дереву,
уткнулся в него лбом, потом развернулся, сел на траву и
расхохотался. Истерично, громко, яростно — насильно выдавливая из
себя все.
Когда стало совсем невмоготу
стараться, я затих. Вроде бы никто не слышал.
Запустив пальцы в волосы, я взъерошил
их, одновременно с этим огляделся — уже в сотый раз за день. И, не
обнаружив никого рядом, встал, направившись примерно в ту же
сторону, что и студенты.