— Техника фуин: Высшая печать огня! — громко произнес он
название техники.
Через секунду печать заработала по принципу пылесоса.
Пространство над ней завертелось, чакра начала сжиматься и
внезапно, словно по волшебству, пламя Аматерасу стало втягиваться в
печать на свитке. Выглядело все так, что его засасывала невидимая
сила, втягивая в себя, как пыль. Я завороженно глядел на действие
мастера фуин, словно передо мною происходила самая настоящая магия,
которая по сути и так нас окружала.
Как только огонь исчез, Джирайя свернул печать… и начал его
обвязывать веревкой, помогая себе зубами держать узелок. У меня
дернулся глаз, глядя на его работу.
Черт, это тоже самое, если бы какой-нибудь сапер помогал себе
отрезать провод зубами, помимо плоскогубцев. Такая грубая работа,
но… действенная. Конечно, не мне осуждать его действия, но
выглядело это, честно сказать — ненадежно. Но ничего не поделаешь,
как есть.
— Вот так! Ну что, все целы? — закинув свиток за пазуху, который
я недоверчиво проводил взглядом, спросил он и повернулся к нам,
довольный чему-то. — Как там Саске?
Повернув взгляд в сторону, я заметил, как к нам, шатаясь, шел
Саске, держа в руках свою сломанную культяпку. Его лицо осквернило
в ужасной злобе, а из глаз текли слезы. Он в бессильной злобе,
завыл и припал на колени, опустив руки. Выглядел он… жалко.
Было жаль парня, хотелось подойти и сказать что-то сочувственное
и ободряющее, но я понимал, что этой ситуаций — это будет лишним.
Его покалечил, избил и сломал руку человек, которого он ненавидел
всеми чувствами, в очередной раз его унизил и поставил в ноль все
его старания. Но таковой являлась жизнь, а жизнь его не жалела.
Но все-таки, кое-что я обязан сделать.
Я молча подошел к нему. Плоть рассосалась давно, и я увидел, как
на ковер медленно падали влажные капли. Ими были горькие слезы
Учихи, который-то и дело вздрагивал, тихо всхлипывая. Я поджал губу
и опустился к нему на корты.
Знаю, что местный менталитет не одобряет подобного, понимаю, что
я не обязан этого делать и так далее. Но сущность Эдварда, которая
таится в моей душе, она просто не позволяла мне пройти равнодушно.
Она не даст мне спокойно глядеть на то, как плачет от боли и горечи
ребенок. Он был человеком с советским воспитанием, который рос в
другом менталитете и культуре. И, как я уже говорил, от него ко мне
перешло многое.