Почему был выбран
Дубненский завод?
Оборона. Она же
черепаха по имени Безопасность. Заодно и космос.
Но обо всём по
порядку.
Случайно или нет,
но ещё в июне, когда я только-только появился в славном городе
Сан-Франциско, в Дубне было создано Дубненское
производственно-конструкторское объединение (ДПКО) «Радуга». Как
раз на базе Дубненского машиностроительного завода и Дубненского же
машиностроительного конструкторского бюро при заводе с тем же
семицветным названием. Плюс к этому завод в Смоленске, филиал
Московского машиностроительного завода «Зенит» им. А. И.
Микояна.
Данное предприятие должно было заниматься
разработкой новых крылатых ракет, в том числе и гиперзвуковых, а
также первого в мире боевого орбитального самолёта. Последний
представлял собой целую многоразовую авиационно-космическую систему
под кодовым названием «Спираль».
По замыслу
проектировщиков, это должен был быть гиперзвуковой
самолёт-разгонщик и, собственно, уже орбитальный самолёт, который
поднимался разгонщиком на высоту порядка тридцати километров и
дальше отправлялся в полёт сам. Масса гиперзвукового разгонщика,
максимальная скорость которого должна была достигать шести Мах [1],
предполагалась около пятидесяти двух тонн (при общей длине тридцать
восемь метров и размахе крыльев шестнадцать с половиной метров).
Плюс сам орбитальный пилотируемый разведчик-перехватчик длиной
восемь метров, размахом крыльев семь с половиной метров и массой,
как минимум, десять тонн.
Фантастически смелый проект. Но безумно
дорогой и почти невыполнимый технически. Даже для такой страны как
Советский Союз. Думаю, что в «Радуге» все это понимали.
А тут им на стол –
бац! – действующий гравигенератор.
Подарок с небес,
можно сказать. В прямом смысле слова, хоть они об этом и не
знали.
Помню лица
Федорова Николая Павловича и Березняка Александра Яковлевича –
директора и главного конструктора новой «Радуги», когда я впервые,
после совещания в Совете министров, приехал в Дубну и
продемонстрировал возможности гравигенератора. А затем вручил
техническую документацию на него, которая к этому времени была уже
разработана. В первом приближении, разумеется.
Неверие. Сомнение.
Изумление. Чуть ли не детская радость.
Эти четыре эмоции,
следующие одна за другой, читались на их лицах явственней, чем
слово «арбуз» в азбуке.