Туннель окончательно заполонили изображения известных органов и
их же коряво выведенные матерные названия — зачастую с приписками
чьих-то рандомных имен и кличек. Мне даже стало как-то неловко
перед Кэтти за, хм, реальный мир.
Из интересных рисунков, разбавляющих этот фрейдистский ад, нам
попались пляшущие человечки, как в "Шерлоке Холмсе", первобытный
рисунок бизона с торчащими копьями (над ним красовалась надпись
"Толян бычара позорный"), и календарные зарубки, которые в
авантюрных романах и фильмах про сицилийскую мафию делают на
тюремных стенах узники: группами по семь штук, перечеркнутые. Но
пользы мы из этого не извлекли.
С каждым пройденным метром я все более напрягался, и при звуке,
сопровождающем погасание лампы, едва не подскакивал.
Две последние не просто погасли с электрическим треском, а
взорвались, брызнув дождем осколков. Впереди простирался темный
отрезок пути шагов пятнадцать в длину; сзади была абсолютная тьма.
Я покрепче сжал биту с неизвестными свойствами. Хвостика, хоть он и
просился, я из сумки не выпускал.
Фрог и Кэтти бегло осматривали и исследовали на ощупь стены
слева и справа, привлекая мое внимание, когда находили что-нибудь
непонятное. Внезапно Кэтти опустилась на корточки и посветила на
пол туннеля.
— Клочки какие-то, — тихо сказала она.
— Это карты, — ответил Фрог, у которого огонек был поярче,
шагнув к ней и тоже присев. — Только странные.
Я сунулся посмотреть.
По туннелю, разбросанные в хаотичном порядке, втоптанные в пыль,
действительно валялись обрывки игральных карт. Ничего странного, на
мой взгляд: классическая колода "Русский стиль". Отец
коллекционировал игральные карты, так что я чуть-чуть разбирался в
них: помнил, что эту колоду выпустили до революции и прототипами
изображений вроде как стали реальные исторические личности во главе
с самим Николаем II. Карты монарха я не увидел, но половинки, где
красовались валеты червей и треф в каких-то стрелецких шапках, были
мгновенно узнаваемы.
— На дверь не тянет, — сказал я. — Лучше не трогайте их, ребят.
Дальше!
…Но дальше не получилось.
Едва Кэтти, недоуменно глядя на кусочки картона, сделала шаг
вперед, снова раздался треск. Только не электрический, а словно
рвали бумагу. Много бумаги. Великанского формата. И резко.
На месте, где валялся кусок шестерки червей, стоял ратник. Воин
с копьем, в броне и одеждах, безошибочно изобличающих его
славянское происхождение, в остроконечном шлеме русского витязя.
Только его алый плащ покрывала пыль, лицо, на котором застыло
мученическое выражение, было, как воск, бледным, а левая рука…
Попросту отсутствовала. Плечо было срезано как ножом, вместе с
куском плаща и доспехом. Огромная открытая рана смотрелась свежей,
однако не кровоточила, забитая грязью и пылью.