, указав на их упущение.
Керри уже приступила к завтраку, когда я вышел на крыльцо. Я выпил чашечку чая и начал совершенно расслабленно и спокойно: «Керри, мне хотелось бы услышать хоть какие-то объяснения по поводу твоего поведения прошлым вечером».
Она ответила: «Да что ты! А я хотела бы услышать хоть какие-то объяснения по поводу твоего поведения позапрошлым вечером».
Я холодно сказал: «В самом деле, я тебя не понимаю».
Керри насмешливо произнесла: «Возможно. Вряд ли твое состояние могло позволить тебе что-нибудь понять».
Я был ошеломлен такой инсинуацией и в изумлении воскликнул: «Кэролайн!».
Она ответила: «Не драматизируй, на меня это не действует. Оставь этот тон для своего нового друга мистера Фармерсона, продавца скобяных изделий».
Только я хотел возразить, но Керри приказала мне попридержать язык. Я никогда не видел ее такой. Она заявила: «Теперь позволь мне кое-что сказать! После того, как ты разыгрывал пренебрежительное отношение к мистеру Фармерсону, ты позволил ему пренебрежительно обращаться с ТОБОЙ в моем присутствии, а потом принял его приглашение пропустить по бокалу шампанского, причем одного бокала тебе, по всей видимости, показалось мало. А потом, на обратном пути, ты предложил этому грубияну, который устроил балаган с переносом нашего скребка, место в нашем экипаже, усаживаясь в который он порвал мое платье и наступил на дорогой веер миссис Джеймс. Кстати, перед этим ты выбил его из моих рук. Он даже не извинился. Всю дорогу домой ты курил, и тебе не хватило элементарного такта, чтобы спросить моего позволения. И это еще не все! Когда мы приехали, он не предложил ни фартинга за экипаж. По счастью, его рассудок был не до конца затуманен, и он заметил по моему поведению, что его присутствие было мне неприятно».

Мистер Фармерсон курил в кэбе до самого дома
Господи, я был уничтожен! Но это было только начало. В комнату без стука вошел Гауинг. На его голове красовались две шляпы, в руке он держал грабли, а на плечах лежал меховой палантин Керри, который он снял с вешалки в холле. Это пугало объявило громким голосом: «Его Королевское Высочество, Лорд-Мэр!». Этот шут гороховый дважды обошел комнату маршем и, заметив, что мы на него не реагируем, спросил: «Эй! В чем дело? Милые бранятся?».
На миг воцарилось молчание. Я спокойно сказал: «Мой дорогой Гауинг, мне сейчас нелегко, и, можно сказать, не до шуток, особенно когда ты входишь без стука. Что-то мне это смешным не кажется».