– Так получилось.
– Вы глупая?
– Почему?
– Только очень глупая девушка не может не понимать, что он способен на очень страшные поступки. Он очень, очень, очень опасен!
– Да что вы такое говорите?
– Я говорю так, как есть. И если у вас осталась хотя бы капля разума, то прекратите никчёмные поиски и просто порвите с ним навсегда. Как раз подходящий повод.
– Вы очень жестокая.
– Нет. Это он жестокий, а вы никак не хотите этого заметить. Бегите от него без оглядки, пока не поздно. Иногда мне кажется, что он вообще не человек.
– Лена!
– Я предупреждала, что после разговора со мной вам не станет легче.
– Он указал в записке какой-то Парк. Не знаете, что это могло бы значить?
– Парк?! Тот самый?! Ох… Значит, всё ещё хуже, чем я предполагала. Послушайте, вы подвергаетесь очень большой опасности. Это всё очень серьёзно. Уезжайте куда-нибудь. В записке было только про Парк? Не было ничего про Подземелье?
– Что-что?
– В записке?
– Н-нет. Только про Парк.
– Уезжайте, Оксана, уезжайте немедленно.
– Но…
Короткие гудки.
АРИНА
Я думаю на мёртвом языке. Потому что не могу высказать самую суть моих мыслей. Я говорю какую-то шелуху, глупые, незначительные фразы, словно стараясь отвлечь саму себя, убедить в том, что масло не пролито, а иногда в том, что Аня и вовсе его не покупала [2].
А нет ли в зловещей классификации стадии вопросов?
Мне, как атеисту и материалисту совершенно неведомо, как я смогла свернуть на эту самую узкую улочку мироздания? Вдруг, пройдя квартал-другой, меня бы сбила насмерть машина? Что-то тут не так, в этих причинно-следственных построениях. Где-то затаился подвох.
Ведь любая вера по сути – слабость. То, чего мы не можем объяснить разумом, мы пытаемся дорисовать фантазией. Получается дикое полотно: пасторальный натюрморт неожиданно переходит в нагромождение абстрактных фигур, преломляя сознание.
Или вот слова. Комбинации букв. Они выпуклые и колеблющееся, как желе. Слово «диагноз». Или слово «гемодиализ». Я вижу, как они мутно переливаются, дымчатые и скользкие в свете больничных ламп. Рушится всё, рушится мир, вгоняя временами в такой ступор, что ты начинаешь казаться себе мумией. Деревяшкой.
Всё же. Почему эта улочка? Что заставило меня выбрать именно эту интерпретацию мелочей? Почему я, такая красивая, талантливая, такая… такая… Ведь по мне заплачут, правда? По мне уже плачут – я слышу этот всхлип, искренностью похожий на детский.