— Мама,
- снова на своих визгливых нотах заорала Марика и получила очень точный удар
ковшом прямо в скулу. Завыла, убежала за свою занавеску, выкинула оттуда
грязную рубаху и принялась выть. В голос ей подвывал ребенок.
Я
решила больше не отсвечивать. Чужую грязь надевать хотелось еще меньше. Решила
позже постирать или хоть вывесить на улицу, чтобы просвежить. А пока быстро
натянула платье, пришила к зипуну оторванные веревочки, осмотрела изорванный
лиф снятого платья, оторвала от него рукава и намотала на голые ноги. Потом
натянула сапоги. Стало приятнее, да и болтаться перестали.
— Неси
солому, - услышав, что я вышла, сказал Бартал. Его я боялась тоже. Эта компания
походила на семью из фильма ужасов. Каждый нес в себе какое-то сумасшествие и
угрозу. И, как это обычно бывает по сценарию, самый спокойный в результате
оказывался всегда самым страшным.
Бартал
спокойно показал кусок старого покрывала, в котором носят солому и сено. Я
поняла, как им пользоваться, и сходила раз пять с этим узлом на спине от
сеновала до загона. Потом он принимал от меня ведро со снегом в дверном проеме,
когда я набирала одно за другим, и, видимо, отнес меня в дом, когда упала без
сознания.
Очнулась
я на своей лавке. Все сидели за столом и ели. Орал младенец на руках Марики.
Видимо, он меня и разбудил.
— Иди
покорми его, - тихо сказала мне хозяйка дома.
— Я
падаю от голода. Хотите, чтобы выронила его?
—
Накорми его, потом поешь сама. Сколько влезет, - ответила она, теряя терпение.
Я взяла
ребенка от пустой груди Марики. Та сунула ее в платье и принялась махать ложкой
быстрее прежнего. Я прошла с ним в ее спальню. Когда она начала верещать,
раздался рык Фабы, и все притихли.
Откуда
в этом еле живом тельце берется молоко, я не понимала. Если считать, что я
встала в восемь часов, то сейчас должно было быть часов одиннадцать. Меньше
быть просто не могло. Зимой рассвет не начинается раньше.
Утром
эти дети опустошили меня досуха, а сейчас, как только малыш принялся за грудь,
из второй полилось рекой. В комнату один за другим прошла пара близнецов,
залезли на кровать и принялись драться за вторую грудь. Становилось легче.
Когда все трое уснули, я завязала шнуровку на платье, вынула из кармана
расческу, с огромным трудом расчесала волосы. Вьющиеся, светлые, чуть ниже
плеч. Завязала их полоской ткани, оторванной от тряпки, и вышла в кухню. Все
пили из огромных глиняных чашек дымящийся отвар в прикуску с грязными от угля
лепешками.