– Первая позиция. Поднимите руки и тянитесь вверх… еще выше! Выше, говорю я! – рявкнул месье Борлин, на мгновение перекрыв мощным голосом мелодию, что выводил аккомпаниатор. – Теперь поднимите левую ногу… выше… выше! – Он сильно ударил тростью по мазутной печи, отчего та выпустила в воздух столб черного дыма. – И… вращайтесь!
Мои ноги горели, а над верхней губой выступили капельки пота. И тем не менее я обожала это предельное напряжение мускулов, контроль над собственным телом, то, как все мои члены двигались в совершенной гармонии, а мысли отступали, и в голове не оставалось ничего, кроме музыки и меня.
– Эмилю невозможно отказать, дорогая. – Киттен повернула голову в мою сторону. – Он такой веселый, всегда улыбается. И довольно привлекательный… этакий иудейский тип внешности.
– Иудеи не женятся на не-иудейках. Особенно на тех, отец которых известен на весь мир своим богохульством и к тому же не имеет ни гроша в кармане.
Я старательно не сводила глаз со своей левой ноги, мысленно приказывая ей оставаться в нужной позиции. К тому же это помогало мне избежать взгляда Киттен. Несмотря на все усилия, на меня нахлынули мириады самых разных мыслей, однако я попыталась их отогнать.
– Отлично, мисс Джойс. Тяните мысок, мисс Нил. Еще! Больше! – Месье Борлин коснулся кончиком трости левой ступни Киттен. – Трудитесь, мисс Нил, трудитесь.
Когда он отошел от нас, Киттен заговорила снова:
– А как Джорджо? Уж он точно не смотрел на меня весь вечер.
– Он очень устал. Все его уроки пения. Баббо твердо вознамерился сделать из Джорджо знаменитого оперного певца. Он сам хотел им стать до того, как начал писать.
Я взглянула на свою левую ногу, все еще удерживая ее в воздухе. Мне бы хотелось, чтобы Джорджо избрал себе другое поприще. Как жаль, что этого не случилось. Я вспомнила день, когда мы оба записались в одну и ту же школу музыки, через месяц после нашего прибытия в Париж. Баббо настоял на том, чтобы мы не прекращали петь всю дорогу до школы – даже в трамвае. Еще через несколько месяцев я решила, что в семье Джойс слишком много подающих надежды оперных певцов, и бросила уроки. Но Джорджо остался, сказав, что пение – это единственное, что он умеет делать.
– Держу пари, учитель пения Джорджо и вполовину не такой требовательный, как месье Борлин. – Киттен медленно опустила ногу. Ее лицо раскраснелось и было усеяно жемчужинками пота.