Несколько прохожих вскрикнули. На улице может происходить что
угодно, но стоит блеснуть лезвию — это подобно вспышке молнии. В
груди Арнольда, наполовину погруженный, торчал тонкий длинный нож
вроде тех, которыми мясники в торговом ряду чистят требуху. Арнольд
не замечал его, точно лезвие, застрявшее между ребер, не причиняло
ему никаких неудобств. Впрочем, так оно на самом деле и было. У
смерти есть много недостатков, некоторые из которых известны
всякому тоттмейстеру, но есть у нее и достоинство — она никогда не
приходит чаще, чем один раз.
Вид ножа, из-под которого не вытекло ни капли крови, кажется,
подействовал на лавочника сильнее, чем моя гримаса и удушающие
объятия Арнольда.
— Вот так. Ты не просто хулиган, ты еще и убийца?
Обнажать на улице кацбальгер не годилось, и без того уже
порядком пошумели, поэтому я вытащил из ножен кортик и осторожно
поднес к горлу жертвы. В отличие от его собственного ножа ртутная
полоса блестящего металла с императорским гербом выглядела куда
более эффектно.
— Ты испортил мое имущество, — мягко сказал я почти
ему в ухо. — Если каждый встречный станет дырявить моего слугу
первой подвернувшейся под руку железякой, рано или поздно он
окончательно развалится на части! Плоть, видишь ли, смертна, а
плоть, уже раз умершая, не способна к регенерации. Однако я не
привык обходиться без прислуги. По роду деятельности мне приходится
прибегать к помощи слуги. Понимаешь? Возможно, уже очень скоро мне
придется завести нового слугу — взамен этому. Хорошего нового
слугу, еще крепкого, если ты понимаешь, о чем я. И, кажется, ты
готов предложить свою кандидатуру?
Он был белее оштукатуренной стены, которой касался затылком.
Говорить он уже не мог и лишь всхлипывал от ужаса. Судя по тому,
что к аромату несвежего пива примешался еще один резкий запах,
паралич коснулся не только лица.
— Брось его, — сказал я. — Такую дрянь я не
возьму даже для того, чтоб чистила мне сапоги.
Арнольд послушно выпустил человека из рук, тот шлепнулся на
землю и затих. Если бы не его сверкающие глаза, можно было бы
предположить, что он в глубоком обмороке. В пылу борьбы с головы
Арнольда упал капюшон, обнажив лицо. Обычное человеческое лицо,
может быть, излишне бледное в сгущающихся сумерках, но не таящее
ничего ужасного. Я вернул капюшон на место и, повозившись, вытащил
из груди слуги нож. Сукно тихо затрещало, но сам Арнольд не издал
ни звука. Некоторые вещи его уже не волновали. Лезвие вышло чистым,
не испачканным кровью, лишь на острие в полумраке с трудом
угадывалось что-то серое, будто налипшее… Поморщившись, я выкинул
нож в сточную канаву, а собственный кортик, придирчиво осмотрев,
спрятал в ножны.