— Пошли, — сказал я в пустоту позади себя. —
Здесь становится сыро, а я проголодался.
Вызов люфтмейстера можно сравнить с ударом кистеня по затылку.
Сперва в основании шеи возникает зудящее ощущение, от которого ноют
зубы, а спина передергивается, точно под порывом ледяного ветра, от
которого невозможно укрыться. Это ощущение растет, становится
сильнее, до тех пор, пока крепко стиснутые зубы не начинают
скрипеть, а позвоночник не превращается в онемевшую негнущуюся
жердь. Разум подсказывает, что это лишь люфтмейстер нашел твою
телесную оболочку в окружающем эфире и сейчас пытается настроить
канал, но тело, сколь много раз ему этого ни испытать, все равно
обмирает, цепенеет, становится непослушным, чужим и громоздким. В
этот момент управлять им практически невозможно, оно застывает в
той позе, в которой его застал вызов, и лишь несколькими секундами
спустя, когда твой разум нащупает чья-то невидимая, сотканная из
ветра, рука, обретет возможность чувствовать и двигаться. Если
люфтмейстер неопытен или же поспешен, мука растягивается — кроме
прочего возникает ноющая тупая боль в висках, которая стискивает
мозг стальным обручем все туже и туже. Иногда при этом у человека
на губах выступает пена, иногда подкашиваются ноги.
Один мой сослуживец по «Фридхофу» утверждал, что имел знакомство
с неким штабс-люфтмейстером из печально известного после «Побоища
на Рейне» девяносто седьмого года «Вирбельштурма». Этот
штабс-люфтмейстер, по утверждению сослуживца, был известен тем, что
за время своей службы перекалечил человек двадцать — в основном из
нижних чинов. «Придет от него вызов — как оглоблей промеж
глаз, — рассказывал он мне. — Мир кругами перед глазами…
Мы-то с ним еще со Франкфурта рядом бились, опыт какой-то имели.
Кто покрепче — просто блевал после вызова, выворачивало начисто,
как от холеры. Если послабее — дела плохи: руки-ноги скручивало, не
соображал ничего… Хуже новичкам было. Получит такой вызов —
побледнеет, но вроде ничего, на ногах стоит. А отойдет через
полчаса в кусты — и на землю хлоп! Фельдшер говорил, в голове у них
излияние какое-то происходило, от него и мерли. Начальство,
понятно, землю рыло, да люфтмейстеров тогда мало было, а француз
пер как остервенелый со всех сторон, тут каждая секунда на счету,
куда уж мелочиться… Кончилось тем, что пришибли его при
Гогенлиндене — пуля аккурат в черепушку пришлась, только после боя
и откопали его. Меня на освидетельствование пригласили — тогда с
этим делом строго было, все ж штабс-люфтмейстер… Поднял я его и
гляжу, что пуля, вроде как, сзади пришла, затылочную кость первым
делом разворотила. Но и ухом не виду — морду делаю каменную, как у
господина оберста, рапортую: так, мол, и так, погиб через дырку от
пули со стороны лба. Штабс-люфтмейстера схоронили по-быстрому, а
нижние чины с роты мне потом три дюжины рейнского выставили, вот
такие дела были…»