- Вы поняли, что это? – спрашивает Литвин, делая новый глоток
кофе. Он по-прежнему спокоен и подчеркнуто внимателен. Каждое
движение выверено и отточено.
- Нет, - качаю головой. – Круг мертвых нам не помог. Диана не
смогла ничего рассказать. Она помнит лишь как ложилась спать.
Больше ничего. И это не чей-то блок или запрет. Она действительно
не помнит. Возможно, нам сможет помочь Алина.
- Как узнали о том, что следующей будет восточная? – очередной
вопрос, такой же короткий, как и предыдущий, и такой же
раздражающий. И на него мне совершенно не хочется отвечать.
- Три дня назад мне приснился сон. Я была в шатре, среди свечей
и ламп, видела чашу с кумысом и белую кошму. Намек более чем
прозрачный, поэтому три дня назад мы отправились к восточным. Но
смерть Алины предотвратить все равно не смогли. Церелли весь вечер
была в общем доме, в полночь ушла к себе, а в пятнадцать минут
четвертого мы почувствовали, что с ней что-то не так. Остальное ты
видел. Вы приехали, когда мы только начали.
- Как ты остановила тварь?
- Сырым адом, - пожала плечами, не понимая, зачем Александр
спрашивает. Он действительно все видел сам. – И нет, понять, что
это такое, я не смогла. Оно пустое, но…
- Так не бывает, - заканчивает иной вместо меня, и мне остается
только кивнуть.
В кабинете на какое-то время воцаряется тишина, мы пьем кофе,
Литвин таскает с подноса закуски и пахлаву, не сводит с меня все
того же фирменного взгляда. И мне все сложнее и сложнее удерживать
на лице маску спокойствия. Я действительно раздражена случившимся
сегодня на пустыре, смертью очередной темной, умной и сильной, и
тем, что Александр по непонятным причинам зря тратит мое время.
Меня раздражает собственная усталость и вынужденное бездействие.
Алина и Диана – ведьмы, жизнь которых я бы предпочла сохранить,
ковены не оставят их смерти без внимания. А это значит, что
шевелиться нужно быстро, найти того, кто натравил на темных тварь –
еще быстрее. Но, вместо поисков, я сейчас сижу здесь.
Не задаю вопросов, не спрашиваю о том, где сейчас восточные, что
были со мной, не говорю про Алину. Жду, потягивая кофе и очень
стараясь не зевать. Хочется домой, спать.
- Почему не сообщили о смерти Морозовой в Совет? – наконец
спрашивает Литвин. Его широкие плечи едва заметно напрягаются,
тонкая фарфоровая чашка в больших руках выглядит детской игрушкой.
Я рядом с ним сама себе кажусь игрушкой. Впрочем, как и рядом почти
с любым иным. Да, во мне все еще живет синдром самозванки, да, я
все еще во многом веду себя и думаю как человек, а не как верховная
Москвы. Но я работаю над этим.