Я замечала его взгляды, когда мы оказывались рядом. Чувствовала, что нравлюсь ему, но он ни разу не сделал ни одного намёка. До той вечеринки, что устроил Ренат в честь дня рождения.
Поведение Бориса стало для меня полной неожиданностью. Когда он сгрёб меня в охапку и ни с того ни с сего поцеловал... Я испугалась. Испугалась его взрослого, мужского желания, еле сдерживаемой страсти. А ещё оно меня возмутило. Как он посмел подумать... Как он посмел дотронуться до меня?
— Мои девочки достойны только самого лучшего, — внушал нам со Снежаной отец. — Вы должны выбирать все самое-самое. Это касается и женихов.
Мы впитывали с раннего детства: мы принцессы, мы лучше всех, мы не должны соглашаться на ширпотреб, у нас должны быть очень высокие требования, особенно к будущему избраннику. Если Снежана какие-то вещи пропускала мимо ушей, проявляя подростковый бунт, то я верила: отец желает нам только добра. В отличие от бросившей нас матери, он в нас с сестрой души не чаял, баловал сильно, но и многому учил, прививал хороший вкус.
Когда я намекнула кое-кому из подруг, что из всех парней, которых мы знаем, мне больше всего был интересен Борис, они лишь посмеялись, повторив слова отца:
— Борис — мужчина хоть и красивый, но ты достойна большего.
Чего большего, я не знала. Кого большего — тоже не знала. Но, наверное, где-то он существовал, невероятно прекрасный, сказочный принц.
Борис им точно не был, так утверждали все вокруг, хоть его поцелуй и намекал, что, возможно, принцы бывают разные. Однако этот самый поцелуй разозлил меня, и я решила Бориса проучить, сказав первое, что пришло в голову:
— Поговори с отцом, и если он даст добро, то я даже замуж за тебя выйду, — смеялась я.
Я и представить не могла, что Борис решится. И вот теперь он стоял передо мной и утверждал, что приходил, чтобы поговорить с отцом. Мне было одновременно страшно и смешно. Как он осмелился? Как он посмел подумать, что отец согласится?
Хихикнув, знающая про поцелуй на вечеринке Снежана сбежала и оставила меня лицом к лицу с Борисом.
— Ты разговаривал с отцом? — осторожно спросила я. — О чем же?
— О тебе, конечно, — зло ответил он. — О чем ещё мы могли разговаривать?
— И что же он сказал? — ещё более осторожно проговорила я и почувствовала, как мои щеки начинают гореть. Я знала, что они не покраснеют, никогда не краснели, но кровь к ним прилила.