Впрочем, произошло это не тотчас.
Николай зажег свет в комнате, и они с отцом положенное время
поговорили на малозначащие темы. А потом, словно бы спохватившись,
Колин папа сказал:
– Да, и вот ещё что! Хочу тебя
предупредить насчет Бокия. К сожалению, ты с ним непременно
увидишься на практике в НКВД. Так вот: держись от него подальше.
Сейчас он, разумеется, на коне – во всяком случае, он сам так
думает. Но, уверяю тебя, в скором будущем всё изменится.
Николай не удивился, понимающе
кивнул: осведомленности своего отца он привык доверять. И сомнений
в том, что судьба большевика-ленинца, участника всех революций и
одного из создателей ГУЛАГа Бокия в скором времени переменится, у
юноши не возникло никаких. Раз отец так говорил – стало быть, знал
наверняка.
– А главное, – продолжал между тем
один из самых информированных в государстве людей, – не соглашайся
с ним никуда ехать. – Тут он увидел на своих брюках облепившие их
белые волокна, с трудом обобрал небольшую их часть с чёрной
шерстяной ткани и в щепоти поднес к глазам.
– Что ты имеешь в виду? – На сей раз
Коля и впрямь удивился.
– Ладно, скажу по-другому: будет
Бокий звать тебя на свою дачу в Кучино – не езди. Ни под каким
видом. Тьфу ты, дьявол… – Сталинский сановник, похоже, уразумел,
что он держит маленький пучок белой кошачьей шерсти, и с силой
встряхнул рукой, сбрасывая его на пол.
– Бокий что – какой-нибудь
извращенец? – Коля попытался скрыть насмешливую интонацию в своем
вопросе, но, вероятно, ему это не удалось: его отец одновременно и
смутился, и разозлился.
– Да не выдумывай ты лишнего! Он
просто старый… – И Колин отец в сердцах произнес непечатное слово,
означающее большого любителя легкодоступных женщин, а потом пересел
с дивана на стул: маневр запоздалый и явно бесполезный.
Насчет старого он, с точки
зрения своего девятнадцатилетнего сына, был прав. Бокий являлся
ровесником самого товарища Сталина – родился в 1879 году. Но вот
нецензурный эпитет заставил Колю недоверчиво хмыкнуть. Если уж на
кого не походил Глеб Иванович, так это на человека, превыше всего
ставившего любовные утехи. Сомнения, должно быть, отразились на
лице Скрябина, потому как его отец со вздохом выговорил:
– Хорошо, объясню всё подробно – дабы
ты не думал, что я возвожу на него напраслину.