Что же настанет, когда все пройдет, праведник со лба
вытрет пот, на свободу
выходя? Будем есть плавленый лед, будем пить плачущую,
но сырую воду,
будем брать свой тяжелый хлеб, потому что он чёрен,
как вьючный скот
апокалипсиса, набранного по старой орфографии.
Шутишь? Нет, все пройдет.
Шутишь. Ладно, что-то останется, парой пожилых гнедых,
запряженных зарею,
вот, погляди, успокойся, на плод вдохновения передвижника.
На второе
будет котлетка имени Микояна в кёльнской воде с зеленым
горошком, на третье – пьяная
вишня из рязанской деревни, где очнулся во взорванной
церкви бесценный бард —
подкулачник. Ты горда, да и я горд, как предсмертная
крыса. Скоро март,
иды мартовские, вернее. Тверд привезенный из Скифии
лед. И зима тверда.
Зеркало на крыльце хвалится темной силою. Никогда,
твердишь? Да. Никогда.
Я утешу тебя, но не проси меня, милая, трепетать
о свойствах этого неговорящего льда.