Лумис с улыбкой откинулся в кресле. Кромптон смотрел на него, испытывая что-то похожее на страх. Ему трудно было поверить, что этот растленный, самодовольный альфонс, это существо с моралью кобеля было частью его самого. Но оно все же было его частью, и частью необходимой для реинтеграции.
– Так вот, – сказал Кромптон, – ваши взгляды меня не касаются. Я представляю собой основную личность Кромптона и нахожусь в подлинном теле Кромптона. Я прибыл сюда для реинтеграции.
– Мне это ни к чему, – сказал Лумис.
– То есть вы хотите сказать, что не согласны?
– Абсолютно верно.
– Вы, по-видимому, не понимаете, что вы неукомплектованный, недоделанный экземпляр. У вас должно быть то же стремление к самоосуществлению, которое постоянно испытываю я. А это возможно только путем реинтеграции.
– Согласен, – сказал Лумис.
– Значит…
– Ничего это не значит, – сказал Лумис. – Я очень хотел бы укомплектоваться. Но еще больше мне хочется продолжать жить так, как я жил до сих пор, то есть самым удовлетворительным, самым замечательным образом. Знаете, роскошь позволяет мириться со многим…
– А вы не забыли, – сказал Кромптон, – что вы пребываете в Дюрьеровом теле, а срок его существования всего сорок лет? Без реинтеграции вам осталось жить только пять лет. Поймите, максимум пять. Бывает, что Дюрьеровы тела ломаются и раньше срока.
– Да, верно, – сказал, слегка нахмурившись, Лумис.
– В реинтеграции нет ничего плохого, – продолжал Кромптон самым, как ему казалось, убедительным тоном. – Ваша страсть к наслаждениям не пропадет, просто она станет несколько умереннее.
Лумис как будто задумался всерьез, попыхивая своей бледно-кремовой сигаретой. Потом взглянул Кромптону в лицо и произнес:
– Нет!
– Но ваше будущее?..
– Я просто не тот человек, который беспокоится о будущем, – с самодовольной улыбкой возразил Лумис. – Мне бы прожить сегодняшний день, да так, чтобы чертям тошно стало. Пять лет… Кто знает, что еще случится за эти пять лет! Пять лет – ведь это целая вечность! Может, что-нибудь и изменится.
Кромптон подавил в себе сильное желание вколотить в этого Лумиса хоть немного здравого смысла. Конечно, сластолюбец всегда живет только сегодняшним днем, не предаваясь мыслям о далеком и неопределенном будущем. Для Лумиса, поглощенного сегодняшним днем, пять лет – срок почти немыслимый. Ему, Кромптону, следовало бы знать это.