На следующий день после этой знаменательной даты Кромптон уволился с работы, взял в поте лица заработанные сбережения – результат семнадцатилетнего труда – и отправился с визитом к своему врачу, твердо решив вернуть себе то, что в свое время было у него отнято.
Старый доктор Берренгер провел Кромптона в свой кабинет, усадил в удобное кресло и спросил:
– Ну, парень, давно я тебя не видел, как дела?
– Ужасно, – ответил Кромптон.
– Что тебя беспокоит?
– Я сам, – ответил Кромптон.
– Ага, – сказал старый доктор, внимательно глядя в лицо Кромптона, типичное лицо клерка. – Чувствуешь себя немного ограниченным?
– Ограниченный – не совсем то слово, – натянуто возразил Кромптон. – Я машина, робот, ничто…
– Ну-ну, – сказал доктор Берренгер. – Все не так уж плохо, я уверен. Чтобы приспособиться, нужно время…
– Меня тошнит от самого себя, – решительно заявил Кромптон. – Мне необходима реинтеграция.
На лице доктора отразилось сомнение.
– И к тому же, – продолжал Кромптон, – мне уже тридцать пять. По федеральному закону я имею право на реинтеграцию.
– Имеешь, – согласился доктор Берренгер. – Но как твой друг, как врач я настоятельно советую тебе, Элистер, не делай этого.
– Почему?
Старый доктор вздохнул и сложил пальцы рук пирамидкой.
– Это опасно для тебя. Чрезвычайно опасно. Это может стать роковым шагом.
– Но хоть один шанс у меня есть или нет?
– Почти нет.
– Тогда я требую осуществить мое право на реинтеграцию.
Доктор снова вздохнул, подошел к своей картотеке и вынул толстую историю болезни.
– Ну что ж, обратимся к твоему случаю, – сказал он.
Элистер Кромптон родился в Амундсвилле на Земле Мэри Бэрд в Антарктиде, родителями его были Лиль и Бесс Кромптон. Отец работал техником на шотландских плутониевых рудниках, мать была занята неполный рабочий день сборкой транзисторов на одном маленьком радиозаводе. У обоих зарегистрировано вполне удовлетворительное умственное и физическое развитие. Маленький Элистер проявил все признаки отличной послеродовой приспособляемости.
Первые девять лет жизни Элистер рос нормальным во всех отношениях ребенком, если не считать некоторой угрюмости; но дети нередко бывают угрюмыми. А в остальном Элистер был любознательным, живым, любящим, добродушным созданием, а в смысле интеллектуальном стоял гораздо выше своих сверстников. Когда ему исполнилось десять лет, угрюмость заметно возросла. Иногда часами ребенок оставался сидеть в своем кресле, глядя в пустоту и порой даже не откликаясь на собственное имя.